Сказания земли Ингесольской
Шрифт:
— Иди же. — И, прежде чем нажать кнопку на пульте, добавил: — И козу подои. У тебя получится.
Ирена шагнула на крыльцо, подталкиваемая в спину грохотом тяжелого рока.
Вернулась в поселок. На берегу снова маячил хозяин лодки, хмурый, как и вчера, и, как и вчера, ничего не сказал, только проверил, все ли в порядке с его судном. Значит, мы оба раза брали одну и ту же лодку…
Хелена спала, спокойно дыша, и жара не было. Ирена постояла, прислушиваясь к ее дыханию, потом сходила к ручью, вымыла миску. Вытерла ее, поставила на стол. Тяжело вздохнула и отправилась к козе. В жизни
Вошла в дом, перелила молоко из ведерка в кувшин.
Хелена зашевелилась, приподнялась на локте.
— Орей, Ирена, — сказала слабым голосом. — Ты и с козой управилась?
— Сама не пойму как, — смутилась Ирена. — Первый раз дою, и надо же — вышло…
— Первый раз? — удивилась Хелена. — А вчера?
— Вчера шаман доил.
— Ой нэ! — Хелена села на постели и всплеснула руками. — Ланеге? Сам? Что делается, ой, что делается… Девочка, дай-ка мне молока. Не сейчасошнего. Того.
Шельпа исчезла внезапно. Еще вчера вынимали полные сетки, а сегодня — склизкая водяная трава да несколько случайных рыбешек. Осенний лов закончился.
Вышедшие на рассвете рыбаки вернулись в поселок. Началась общая суета, люди перекликались, хлопали калитки, гремели ведра, взвизгивали на точилах ножи. Одинокий женский голос завел протяжную песню, подхватили соседки, вступили грубые мужские голоса. Ирена вышла на крыльцо. Над Таурканом плыла осенняя песня, и подчиняясь ей, с торжественными лицами выходили со своих дворов оннегиры. На ком — кожаная куртка, отороченная мехом дикого зверя, на ком — меховая шапка, у кого — яркий пояс, вышитый красным и черным. Женщины достали из сундуков праздничные рубахи, вплели в волосы яркие ленты и витые шнурки, на концах кос болтались, брякая, деревянные и костяные фигурки, бубенцы и меховые помпоны. Бегали дети в обычных штанах и свитерах, но в вышитых поясках.
Ирена остро ощутила свою чуждость. Одета не так, ничего не понимаю, куда все идут… К ее калитке подбежала, слегка подпрыгивая, десятилетняя Лехта, позвала:
— Ире, Ире, надо идти! У тебя рыба есть? А, откуда рыба… Соль есть? Мука, крупа?
— Погоди, не тараторь, — взмолилась Ирена. — Зайди, объясни толком, куда идти и зачем рыба.
— Шельпу благодарить, общую уху варить, — сказала Лехта. — Нарядись, возьми для супа что-нибудь, и идем!
Ирена вернулась в дом, перетряхнула вещи. Легко сказать — принарядись… Потом осенило. Вытащила свою серую матерчатую сумку, с которой когда-то дома, в столице, бегала на занятия. Перецепила зверушек и значки на свитер. Повязала вокруг головы пестрый шарфик. Ну и пусть все это — поделки бессмысленных вараков! Очевидно, что я украсила свою персону, как уж сумела, на свой варачий лад. Так, теперь моя доля в ухе… Рисовой крупой ее точно не испортишь, и соли захватить… и у меня есть немного перца и лаврушки. Сгодится!
Натянула толстые носки, влезла в резиновые сапоги, вышла — Лехта переминалась с ноги на ногу, готовая сорваться с места. Увидела Ирену, окинула взглядом, кивнула одобрительно:
— Хорошо. Идем же!
Собрались на мысу к западу от поселка. Здесь из валунов был сложен очаг, и сейчас на камнях
Бурлила вода в котле, пели, хлопая себя по коленям, оннегиры, вскрикивали хором: «ойя!», и Ирена хлопала и вскрикивала вместе со всеми, потом оказалось, что в общую музыку уже некоторое время вступил шаманский бубен — она не заметила, когда именно, просто услышала вдруг, что он тоже тут. Шаман плясал вместе со всеми, не вел за собой, просто участвовал, но появилось четкое удовлетворенное осознание: вот теперь совсем правильно, вот теперь охон-та Кулайсу слышит нас и доволен нами, и, вероятно, будет к нам благосклонен в эту зиму.
Потом ели уху, брали куски рыбы прямо руками — здесь и сейчас не полагалось ложек. Перемазанный жиром общей ухи будет жировать. Собаки отирались поблизости в надежде на поживу, и их не обидели. Жадничать нельзя. Милость духов переменчива.
Далеко заполночь Ирена тихо отступила в темноту. После долгой пляски и сытной еды отчаянно хотелось спать. Она заметила, что сельчане по одному-двое уходят от праздничного костра, уносят задремавших детей. Значит, никто не обидится, если и она отправится домой.
Отошла шагов на двадцать. За спиной мерцал постепенно угасающий костер, все еще звучал, понемногу затихая, поредевший хор, впереди едва угадывалась тропа, чуть более светлая, чем окружающий мрак. Из ночи бесшумно выступила плотная тень. Ирена вздрогнула от неожиданности, споткнулась, едва не выронила в траву рыбий хвост, прихваченный для кота.
— Я думал, ты храбрая.
Узнала голос, остановилась, передернула плечами — по спине пробежал озноб, казалось, будто на загривке встала дыбом несуществующая шерсть.
— Что тебе надо от меня, охон-та Ланеге? И где твоя волчья голова?
Тихий смешок.
— Я любопытен, а тебя пока не совсем рассмотрел, охо-дай Ире. Но моей волчьей сути ни к чему знать все о человечьей. Так что волка я несу в мешке, вот.
И действительно, на плече его угадывались очертания поклажи. В мешке тихо брякнуло.
— Что значит «охо-дай»? — спросила Ирена первое, что в голову пришло.
— Большая хозяйка. Госпожа.
— Какая я госпожа, скажешь тоже…
— Ну ты же назвала меня «охон-та». Так величают Хозяина вод да Хозяина леса. Я просто ответил тебе тем же.
— Ты и есть Хозяин, — вдруг уверенно заявила Ирена, сама себе удивляясь. — Хозяин здешних людей.
— С ума сошла, — в его голосе прозвучала злость. — Не говори того, в чем не смыслишь.
— Я вижу, — возразила Ирена. — Ты. Или тот, за твоей спиной, но он тоже ты.
Как за язык кто дернул.
— Варак, — бросил шаман.
— Варак, — согласилась Ирена. — Тебе ли не знать, охон-та?
— Тьфу, — сказал шаман.
И шагнул в сторону. Растворился в тени.
Ирена передернула плечами. Что на меня нашло? Вот же глупая, кого вздумала дразнить, ойя… Откуда я вообще взяла эту чушь…