Сказано — сделано
Шрифт:
— Жив? — спросил я.
— Жив, — ответил он, пропуская меня в квартиру.
— Сколько их было?
— Кого?
— Ну, гангстеров, кого же ещё. Они ведь хотели тебя похитить, а потом потребовать выкуп с твоих родителей.
— Какой там выкуп, — махнул рукой Генка. — Мы ж только что телевизор цветной в кредит купили. Погляди-ка лучше, что я в парке под скамейкой нашёл.
Генка протянул мне небольшую квадратную коробочку. В коробке густой жёлто-золотистой россыпью лежали капсюли от охотничьих патронов. Гладкие серебряные
— Ну как?! — торжествующе спросил Генка.
Я потрясённо молчал. Да и что тут скажешь? Такая удача, может, раз в жизни и бывает. Везёт всё-таки Генке с находками. То увеличительное стекло найдёт, то ножик перочинный, то фломастер. А недавно он лошадиную подкову нашёл. И главное — где? В тридцать седьмом автобусе! Прямо мистика какая-то.
Мы вошли в комнату. На полу у окна стояла наковальня, а вокруг валялись сплющенные блинчики капсюлей.
— На, бабахни, — сказал Генка и протянул мне молоток.
Я положил капсюль на наковальню и, вытянув руку, с опаской ударил. Капсюль пшикнул, выпустив струйку дыма.
— Кто же так бабахает! — возмутился Генка и выхватил у меня молоток. — Вот как надо! — И он с размаху трахнул по наковальне. Грохнуло так, что в голове зазвенело.
Ну, после этого и я не оплошал.
Когда от грохота мы почти оглохли, а в комнате стало невозможно дышать, мы вдруг с удивлением обнаружили, что в коробке остался один-единственный капсюль. На улице уже горели фонари, и с минуту на минуту должны были прийти Генкины родители.
— Дай мне последний раз бабахнуть, — сказал я, уже слабо что-либо соображая.
— Нет, — сказал Генка. — Последний. Приберечь надо на всякий случай.
— Да какой там ещё случай, — сказал я и потянулся за капсюлем. Но Генка накрыл коробку рукой.
— У меня светлая мысль, — сказал он, глядя на меня мутными глазами. — Завтра, если ты ещё что-нибудь помнишь, опрос по русскому. Учить сейчас бесполезно. Да и в голове туман — надо сходить проветрить мозги. Поэтому предлагаю сделать мину замедленного действия.
— Это как? — спросил я.
— А вот так.
Генка достал из ящика стола здоровенный длинный гвоздь.
— Кладём на донышко капсюля немного пластилина, насаживаем на острие гвоздя, а к шляпке тоже пластилин лепим. Вызывают тебя, к примеру, отвечать. Я подвешиваю гвоздь к трубе отопления — а труба-то горячая! — и сижу как ни в чём не бывало. Пока ты там бекаешь и мекаешь, пластилин плавится, гвоздь падает и — бабах! Ну, тут, натурально, паника, суета и переполох. Все в шоке. Опрос, естественно, отменяется.
Генкина мысль мне понравилась. И мы, открыв форточки, пошли гулять.
На другой день русский был первым уроком. Время шло, Мария Николаевна одного за другим вызывала ребят, а нас не спрашивала. И я уже с облегчением подумывал, что дело кончится миром. Тем более что утром на светлую голову Генкина светлая мысль показалась мне не такой уж и светлой. Но когда до звонка оставалось всего минут восемь, меня вызвали к доске.
— Вот что, Лапин, — сказала Мария Николаевна. — Времени у нас в обрез, а спросить тебя я хочу основательно. Поэтому сделаем так. Сейчас ты расскажешь мне басню Крылова, за которую у тебя двойка, а по русскому ты мне завтра ответишь.
Я мысленно прокричал троекратное «ура!» и сыграл туш. Басню-то я как раз знал! После маминой взбучки я знал её как таблицу умножения. Это была большая жизненная удача.
Я вздохнул свободно и громко объявил:
— «Лебедь, щука и рак». Басня Ивана Андреевича Крылова. «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт, и выйдет из него не дело — только мука. Однажды…»
И в эту секунду мой взгляд упал на трубу отопления. А там, словно кошмарное видение, висел ужасный ржавый гвоздь со зловещим жёлтым капсюлем на конце! Слова басни из моей головы как ветром сдуло. Я представил себе, что сейчас будет, и в ушах у меня раздался малиновый звон, а под языком почему-то стало щекотно. Я принялся подавать Генке отчаянные сигналы, чтобы он снял мину, но не тут-то было. Генка самодовольно улыбался и показывал мне большой палец, как бы говоря, что, мол, всё в порядке, сейчас жахнет.
— Ну, дальше, Лапин, дальше! — нетерпеливо сказала Мария Николаевна. — Однажды…
— «Однажды в студёную, зимнюю пору…» — забормотал я, мало что соображая, заворожённо глядя на страшный гвоздь. И в это самое мгновение адское Генкино изобретение пришло в действие: пластилин растаял, гвоздь как бы нехотя оторвался от трубы и плавно, набирая ускорение, понёсся вниз! Я зажмурился, сжался в комок и слегка присел. Но вместо ожидаемого грохота услышал только, как гвоздь слабо звякнул, упав на пол.
— Осечка, — облегчённо сказал я и открыл глаза.
— Вот именно, Лапин. Опять осечка, — сухо сказала Мария Николаевна, доставая из портфеля ручку с красными чернилами. Этой ручкой она любила ставить нам единицы.
С Генкой я не разговаривал три дня.
— За что? — удивился он.
— За светлую мысль, — отвечал я ему.
Телепатия
Трудная попалась задачка. Прямо заколдованная. Уж чего я только с ней не делал! То умножать всё подряд пытался, то делить, то вычитать! Наизусть даже выучил, но так и не решил.
«Наверное, в ответе опечатка», — подумал я.
Каждый раз, когда у меня задачка не получается, я думаю, что в ответе опечатка. Но потом всегда оказывается, что опечатки нет. Прямо невезение какое-то. Бывают ведь в книгах опечатки. Я сам видел, как в конце одной книжки было написано: «Замеченные опечатки».
«Позвоню-ка Генке, — решил я. — Тоже небось сидит корпит».
Только я номер набрал и сказать ещё ничего не успел, как Генка кричит мне:
— Серёга, ты?!