Скажи «Goodbye»
Шрифт:
После редколлегии Мура обреченно побрела к своему рабочему столу, на который секретарша уже вывернула большую гору до нее касавшейся редакционной почты.
— Так! — мужественно принялась разгребать эти авгиевы конюшни Мурка. — Письмо от пенсионера с жалобой на то, что заставляют возвращать сохнутовскую ссуду. Плохо. Деньги он давно растратил на кабельное телевидение с российскими трансляциями! Пусть Сохнут оправдается! А тут что? 1000 студентов из Северной Америки прибыли на этот учебный год в Иерусалимский университет… — Мурка секунду поколебалась, но лень победила. — В корзину! — Пресс-релиз полетел в мусор под стол. — Жалоба от несчастной семьи из Санкт-Петербурга, которой не дают квартиру в Иерусалиме, несмотря на одаренного внука-музыканта, а посылают в Сдерот, где нет ни учителей, ни концертов! 13 детей приехали в Израиль праздновать бар-мицву! Бар-мицву они празднуют, а вот
Тут зазвонил сотовый. Это был Максим.
— Привет, привет, — воспряла Мура. — Ты где? А я сижу в редакции, и постепенно прихожу к неминуемому осознанию, что журналистская карьера мне не удалась. Подкинь тему, а не то придется написать серию статей о злоупотреблениях вашей конторой при выдаче виз на репатриацию! Что? «Не рой другому карьеру?» Тогда скажи, что в настоящий момент интересует читателей, помимо летних отпусков? Кто, кто тебя интересует? — переспросила Мура, — Правда, она чудесная? Но не для тебя! — сказала сгоряча Мурка извечную фразу, которая приводила не одного ухажера к ногам гордой красавицы. — Нет, нет, да ты знаешь, сколько у нее поклонников? Храни себя для скромных девушек, вроде меня! Артем? — продолжала Мура отвечать на вопросы приятеля. — Ну, он очень славный, но, в общем — никто, просто милый мальчик-программист. Что? Нет, Максим, право не могу, никуда поехать не могу. Мне надо здесь сидеть, пока не придумаю, как подсобить еврейскому народу и сионизму, вся ответственность за судьбу которых перевалена на мои хрупкие плечи. В Минске? Никого и ничего не видела, никуда из гостиницы не выходила. Очень унылое место. Не вербуйся туда, даже в качестве посла. Целую, целую. Пока.
Мурка опять обреченно согнулась над письменным столом. Последней, припасенной на крайний случай идеей было строго вопросить главу Еврейского Агентства-Сохнута Аврума Бурга: почему две трети новых репатриантов — не евреи? Тема эта свежестью не блистала. Более того, она была уже настолько затерзана поколениями писак, что от дальнейшего ее муссирования отдавало уже чем-то ильфо-петровским. Но похоже, сейчас была именно та крайность. В этот момент позвонил мобильник, и Мурка получила спасительное сообщение о том, что завтра в Сохнуте состоится пресс-конференция, подводящая итоги переговоров швейцарских банков со всемирными еврейскими организациями о возвращении еврейскому народу немалых сумм, осевших на швейцарских счетах, оставшихся без хозяев во время второй мировой войны. Мурка облегченно вздохнула: наболевший вопрос о миловидных гойках, заполонивших сионистские модельные дома и сведших с ума не одного простого израильского мужика, который мог бы вполне пригодиться и местным брюнеткам, удалось приберечь на следующий раз. Потом Мурке пришло в голову подсчитать свои доходы и расходы. Это увлекательное задание заняло ее на ближайшие полчаса, особенно заинтриговал неразрешимый парадокс: как она умудряется при столь мизерных доходах нести столь непомерное бремя расходов? На бумаге ее дебит с кредитом не сходились, хоть тресни. «Я не бедная, у меня только нет денег», — расстроено бормотала она утешительную мантру.
В этот момент в комнату вошел Арнон, взглянул на Муркины каляки и поинтересовался, что это за колонки цифр.
— Еврейские деньги в швейцарских банках, — быстро пробормотала Мурка, проворно пряча блокнот.
— Сходим пообедаем, — предложил Арнон.
С огромным облегчением Мурка покинула застенок редакции. Она всегда с удовольствием общалась с Арноном: в ее глазах шеф воплощал все героическое прошлое Израиля, и под его влиянием она решила сотрудничать с Моссадом. Когда начинающая разведчица столь успешно провалила операцию «Стрелец» в Москве, самым болезненным оказалось осознание его неизбежного в ней разочарования. Арнону уже далеко за пятьдесят, он бывший военный летчик, но его самолет сбили и он просидел несколько лет в сирийском плену. Он был прочно женат, и, по Муркиным меркам, никогда к ней не приставал. Интуитивно она чувствовала, что нравится ему, оставалось надеяться, что за острый аналитический ум и преданность родине, а не за высокую грудь и длинные ноги, но как бы там ни было, она еще больше уважала шефа за то, что он никогда на нее не посягал. Иногда, конечно, Мурка гадала про себя, каким же образом его пытали сирийцы, и не повредили ли они ему чего-нибудь существенного, невольно поспособствовав тем самым высоте его морального облика, но выяснять этот вопрос на практике не собиралась.
Они вышли на шумную жаркую улицу, и сели на тротуаре за столик, рядом с любимой вонючей китайской забегаловкой. Арнон заказал два комплексных обеда, и им подали жирный жареный рис с редкими вкраплениями размороженного горошка, обильно политый соевым соусом, а к нему мякиши теста с вмурованными внутрь микроскопическими кусочками курятины. Каким-то образом разговор перешел к воспоминаниям Арнона о его плену в Сирии.
— Они мне говорили, что они нас никогда не отпустят, — Арнон задумчиво чертил вилкой по бумажной салфетке. — А я им говорил, что это не от них зависит. Каждый раз, когда они мне говорили, что нам свободы не видать, я им объяснял, что это не им решать, и не в их руках.
— Ты оказался прав.
Они беседовали на иврите, а на иврите обращаются на «ты» даже к высокоуважаемым, много пережившим менторам, намного старше тебя. Мура давно привыкла к принятой в Израиле простоте общения — не только со всеми на ты, но зачастую даже не по имени, а с каким-нибудь дурашным прозвищем. Ни один ценящий себя израильский деятель не входил в общественное сознание под данным родителями именем, у всех были клички, привившиеся еще во времена Пальмаха, и чем славнее были деяния государственного мужа, тем инфантильней была кличка — Каци, Моти, Кути, Арики и Аврумы заменяли в израильском эпосе лордов и эрлей. Наверное, это повелось еще с уголовного мира еврейской Одессы, подумала Мурка. В этом смысле ей повезло с ее домашним прозвищем: «разведчица Мура» прекрасно вписывалась и в одесские, и в израильские традиции. Арнона соратники звали Арни, что доказывало, что и он не лыком шит. Тем не менее, показушная демократичность эта была обманчива. Во всех случаях, кроме случая общения с красивыми женщинами.
— Но неужели ты нисколечко не боялся? — задала Мура подхалимский вопрос.
— Мура, надо доверять своей стране. Я знал, что Израиль, и наши ребята меня никогда не покинут. Я не собирался сдаться обстоятельствам. И уж во всяком случае, я был уверен, что моя судьба не в их руках. И так оно и вышло.
— А Рон Арад? — упомянула Мурка трагически пропавшего в плену израильского летчика. — А те, кого в плену убивают?
— Убивают? — Арнон презрительно махнул рукой. — Разве это могло быть угрозой? — он тяжело задумался, а потом продолжал. — Я оказался прав. Я вернулся. Я был счастлив. Я вернулся к своей стране, к своей семье, к своей женщине. Но вернуться к прежней жизни было не просто.
— Но ведь твоя жена тебя дождалась?
— Да. И жена моего штурмана, с которым мы вместе были в плену, дождалась Игаля. Но женщины жили это время, заботились о себе, о детях, и привыкали к другой жизни. Когда в первый раз мы с моей женой подошли к машине, она автоматически открыла дверь водителя и села внутрь. А потом увидела мой взгляд, и смутилась, и протянула мне ключи, и спросила, хочу ли я вести. Понимаешь, все эти годы она сама о себе заботилась, и привыкла к этому. Опять освободить место в ее жизни для мужа оказалось не так-то просто.
— Но вам удалось?
— Да. Нам удалось. А Игалю и его жене — нет. Они развелись некоторое время спустя.
— Так. А что делать женщине, у которой вообще никогда никакого мужа не было и которая тоже привыкла сама заботиться о себе и вообще завела кучу гадких холостяцких привычек?
Арнон ухмыльнулся.
— А где этот твой приятель, ну, русский?
— Да он все время Фигаро тут, Фигаро там. Сейчас он во Франции, там его родители живут.
Арнон задумался, а потом спросил:
— Напомни мне его фамилию?
— А что, ты хочешь о нем что-то выяснить? Вызывает подозрение?
— Н-да, Моссад как раз ведет списки закоренелых упорствующих холостяков, на предмет предупреждения доверчивых и податливых юных дев. Знаешь, просто проформа, но полагается. Дай-ка мне его данные.
Мурка пожала плечами:
— Арнон, он не от мира сего. Переводчик, актер-любитель, пописывает сценарии…
— Где работает?
— Н-нигде, то есть… Ну там… В Брюсселе переводил, на заседаниях Европейского Сообщества… В Давосе, во время экономических конгрессов… В Москве, на каких-то там переговорах… Я мало в это вникала…