Скажи, Красная Шапочка
Шрифт:
Да уйдите же, — кричит он, и Лужица обиженно отползает с дороги.
Он и Покер встают на безопасном расстоянии рядом с песчаной площадкой. Тогда Муха прыгает, он прыгает с самой высокой точки, загребает руками и действительно приземляется немного дальше, чем Лужица.
Что мне теперь делать? Мальчишки плюхаются на песок. Муха пускает по кругу пачку сигарет, они говорят тихо, мне ничего не слышно. Я осторожно опускаю велосипед на землю и размышляю. Что я, собственно, теряю?
Ты должен мне помочь, — снова шепчу я, но
Вход на площадку слева от меня, мне надо просто войти и спросить у Мухи, если ли у него немножко времени. Надо сказать ему, что мне нужно поговорить с ним. Это очень просто.
Так что я вхожу на площадку. Мальчишки не сразу замечают меня, потом меня видит Покер, он толкает других ногой, Муха и Лужица одновременно поворачиваются ко мне.
Сердце почти останавливается, я не могу произнести ни звука. Муха смотрит на меня недоверчиво. Он не улыбается, просто смотрит, а я иду к качелям. Мимо мальчишек, ничего не говоря. Даже привет не говорю. Ничего.
Гадство! Гадство! Гадство!
Чего ей тут надо, — шепчет Покер, и я вижу, как Муха пожимает плечами.
Понятия не имею, — говорит он.
Лужица ухмыляется, он не сводит с меня глаз, двое других продолжают разговаривать, шепчутся друг с другом, а я от смущения начинаю раскачиваться.
Все выше и выше, желудок, наверно, сейчас вывернется наружу, я не очень хорошо переношу качели и все, что на них похоже — карусели и американские горки, мне тут же становится плохо. Муха ни разу на меня не взглянул, он делает вид, что не знает меня, может быть, ему даже стыдно, что он меня знает.
Ты должен мне помочь, — думаю я и поздравляю себя с собственной глупостью.
Мир проносится мимо, и всякий раз, когда качели идут назад, я ощущаю, как желудок проваливается до колен. Мальчишек я больше не вижу, только слышу, как они смеются. В самой высокой точке я спрыгиваю. На секунду кажется, что все стоит на месте, я загребаю руками, сила инерции выносит меня за площадку, это гораздо дальше, чем прыгнули Лужица и Муха, может быть, потому что я такая легкая. Я плюхаюсь на затоптанный газон, правую руку пронзает боль, она наверняка сломана, но плакать не хочется, поэтому я решаю, что она цела, ведь Лиззи говорила, если у человека что-то ломается, он обязательно плачет. Продолжая не обращать внимания на мальчишек, я ухожу с площадки, с достоинством, как я надеюсь, но едва скрываюсь за живой изгородью, как припускаю бегом. Муха догоняет меня, когда я уже у велосипеда.
Что ты устроила, — шипит он, ты ж могла все кости себе переломать.
А тебе-то что, — шиплю я в ответ, усаживаясь в седло.
Не надо мне ничего доказывать, — говорит он и крепко держит руль, мне совершенно ясно, что ты не в себе, но не убивать же себя из-за этого.
В запястье пульсирует боль, поэтому я не могу его оттолкнуть. Я жду, пока он сам отпустит руль.
Что тебе здесь надо? — спрашивает он.
На качелях покачаться, — отвечаю я резко и чувствую себя полной дурой.
Он зажимает между ногами еще и переднее колесо, чтобы я не могла уехать.
Вот оно, это мгновенье, когда можно сказать ему, что он должен мне помочь. Оно прошло, а я им не воспользовалась.
Сзади меня в изгороди шуршат Лужица и Покер.
О-кей, — говорит Муха тихо, все ясно.
Он отпускает руль и освобождает путь.
Кстати, на следующей неделе начинают сносить виллу, — говорит он.
Я киваю.
Я тоже слышала, — говорю я.
Я хочу быть храброй, но я не храбрая. Я никогда не смогу рассказать ему про меня, никому не смогу. Про меня и дедушку.
Я медленно еду обратно через поселок. Ветер надувает полосатые тенты, крутит разноцветные вертушки в палисадниках. Запястье болит зверски, но я так и не заплакала. Внутри меня все захолодело, спрыгивая с качелей, я каким-то образом осталась там, наверху. Я не вернулась в свою оболочку. Я лечу к звездам. Я далеко, и меня никому не догнать.
Понедельник
Если поблизости нет пруда, бочка для дождевой воды — это как раз то, что нужно.
Мы с Лиззи залезли в нее и осторожно опустили ноги на дно. Край бочки был скользким из-за водорослей, да еще с острыми зазубринами, надо было следить, чтобы не зацепиться за них трусиками, но в общем и целом мы решили, что наша бочка — это абсолютный хит.
Тут гораздо лучше, чем на чердаке, — сказала Лиззи.
В бочке было очень тесно, мы наступали друг другу на ноги, но это было даже хорошо, возникало ощущение, что мы принадлежим друг другу нераздельно и неразрывно.
Слушай, Лиззи, — сказала я, мы ведь всегда будем подругами.
Я вдруг ужасно испугалась: а вдруг Лиззи уйдет и найдет себе другую подругу, и с ней будет разговаривать, и смеяться, и делать всякие глупости.
Ну и вопросы ты задаешь, — сказала она, сверкнув на меня глазами, — снизу вверх, потому что Лиззи чуточку ниже меня. Тогда она еще носила повязку на глазу, и поэтому сверкнуть ей удалось только одним глазом, но для меня и этого было достаточно.
Конечно, мы всегда будем подругами, назваными сестрами и подругами, — сказала она.
Потом она нырнула, зажав нос и фыркая, как морж, а когда снова вынырнула, на голове у нее была ряска, а повязка соскользнула с глаза.
Ох, как хорошо, — отфыркивалась она, а то у меня мозги чуть не перегрелись. Ты тоже нырни, у тебя вид совершенно ошалелый.
Перегрев мозгов — дело серьезное, так что мы обе нырнули одновременно и попытались как можно дольше удержаться под водой. А когда, смеясь и задыхаясь, снова вынырнули, то увидели четыре ухмыляющихся лица.
Наш смех моментально оборвался.