Скажи, Красная Шапочка
Шрифт:
Обещаю тебе, — говорю я.
Муха зарывается лицом в мою шею. Он не знает, что обычно я не даю обещаний.
Даже Лиззи. Никому.
Потом мы все-таки засыпаем, хотя собирались бодрствовать, хотя есть столько вещей, про которые нужно поговорить, и я могу наслушаться голоса Мухи.
Мы завернуты в полог, как в сотканный из воздуха кокон. Мы гусеничные детки, мы прижались друг к другу, ожидая преображения, а вилла — это большой спящий зверь. Она прячет нас в ночи, последней для нее, и луна висит над деревьями.
Среда
Я точно
Лиззи орала, мальчишки ломились в продырявленную дверь, а кровь Мухи брызгала на деревянный пол и на мою футболку. Мой гнев испарился.
Через вуаль, которую время набрасывает на события, когда они опережают друг друга и все происходит слишком быстро, а ты как бы стоишь с краю, ни в чем не участвуя, я увидела, как Муха поднял руку и прижал ладонь к лицу. Он пошатнулся и сделал шаг назад, как при замедленной съемке, толкнул в грудь Лужицу, а Лужица — Покера, потом они развернулись и через дыру в двери, шатаясь, выбрались наружу.
Мы с Лиззи посмотрели друг на друга.
А если они вернутся, — прошептала я.
Мы придвинули к дыре старый шкафчик для обуви, снаружи больше не доносилось ни звука.
Черт, я думаю, ты сломала ему нос, — сказала Лиззи.
Я тоже так думала. Скорей всего, его придется оперировать, предположила Лиззи.
Она сказала, что мальчишки наверняка больше не придут, потому что повезут Муху в больницу. Мы представили, как его везут на каталке через залитые неоновым светом коридоры в операционную. Там ему, наверно, нос снова починят.
Если родители узнают, они меня убьют, — сказала я.
Мама меня тоже убьет, — сказала Лиззи, ты же знаешь, как она относится к насилию.
Мы утешались тем, что, если Муха нас сдаст, мы, по крайней мере, умрем вместе.
Это было довольно слабым утешением. Мы ведь были еще так молоды, и нас ждало столько захватывающих вещей.
У меня даже месячных еще ни разу не было, — сказала Лиззи, обидно даже.
У меня тоже, — сказала я.
Мы никогда еще не говорили про это, и я вдруг ощутила огромное облегчение, узнав, что у Лиззи по этой части все так же, как у меня. Я думаю, и Лиззи чувствовала то же самое.
Это было бы настоящим грехом — умереть прежде, чем у человека начнутся месячные и вырастет грудь. Одни соски не в счет.
И мы никогда еще не были влюблены, — сказала Лиззи.
Из всего, что с нами еще не случилось, это было, конечно, самым-самым обидным. Ведь просто невозможно умереть до того, как впервые по-настоящему влюбишься. Просто невозможно.
Господи Боже, — сказала я, пожалуйста, сделай так, чтобы Муха нас не выдал.
Лиззи кивнула.
И сделай так, чтобы с его носом все было в порядке, — добавила она.
Не знаю, молитва ли подействовала или что еще, но Муха нас не выдал.
Много дней подряд мы ждали, что случится что-то ужасное. Что к нам домой придут полицейские и заберут нас за нанесение телесных повреждений. Это было, конечно, идиотизмом, но мы все равно боялись. Днем мы бегали к вилле и следили, как пятна крови медленно выцветают и сливаются с цветом древесины. Потом мы постепенно забыли про мальчишек, а там и летние каникулы закончились.
На рассвете подходят экскаваторы. Они медленно ползут вниз по склону холма, похожие на желтых угловатых чудовищ. Мы просыпаемся от шума, рева моторов и треска изгороди, которую они просто переехали, как будто она не из досок, а из зубочисток. Мы с Мухой выбираемся из-под полога.
Быстрей, — говорит Муха, вставай.
Не знаю, что он замышляет, я потрясенно стою у окна и смотрю, как экскаваторы продираются через сад. Гусеницы вминают гибкие стебли травы в землю, оставляя за собой коричневые, утрамбованные дыры, а ковши сдирают кору с яблонь. Позади меня Муха таскает по чердаку разные вещи. Когда я оборачиваюсь, то вижу, что он кладет доски на люк, ведущий на лестницу.
Помоги мне, — говорит он.
Мы подтаскиваем матрас к люку и кладем его на доски. Матрас тяжелый, я вспоминаю, как в одиночку притащила его сюда, это было целую вечность назад, думаю я, может, сто лет. Последний этап был самым сложным, из-за узкой лестницы мне пришлось подлезть под матрас и пихать его снизу изо всех сил.
Теперь, вместе с Мухой, это просто детская игра.
Снаружи моторы замолкают, мы слышим голоса людей, но не можем понять, что они говорят, они дружно смеются. Я сижу по-турецки на матрасе и немного боюсь, что они попросту взорвут виллу, прямо под нами.
Бумммм! Все взлетит на воздух, и нас погребет под обломками стен. А потом люди в супермаркете будут шепотом рассказывать, стоя в очереди в деликатесном отделе: а помните про этих влюбленных, которые здесь умерли, ужас-то какой… И будут рассказывать про это с содроганием и считать, что это очень романтическая история, почти такая же романтическая, как про Ромео и Джульетту.
Подожди здесь, — говорит Муха, он ловко залезает на балки, а с них — на крышу, первые солнечные лучи освещают его фигуру, он балансирует на высоте, вокруг него кружатся голуби, это замечательная картина. Муха похож на принца, голубиного принца.
Расставив руки, он стоит совершенно спокойно, чтобы найти точку опоры. Рабочие еще не видят его, хотя для этого им надо только поднять голову.
Эй, — кричит он, найдя наконец равновесие, и все поворачиваются на его голос.
Эй, — кричит он снова, виллу сносить нельзя! Мы тут, внутри, и мы не уйдем!
Рабочие видят его, отходят на пару шагов подальше и прикладывают руки к глазам.
Кончай дурить, парень, — кричит один. Не то шею сломаешь!
Муха мотает головой.
Мы не уйдем, — кричит он в ответ.
Это хорошо, что мы не уходим с виллы, не оставляем ее без боя, мы боремся, и это наполняет меня волнением и гордостью. Мы защищаем виллу, Муха и я, Муха — голубиный принц, и я — Мальвина, хранительница закона. Жаль только, что с нами нет Лиззи. Она не поверит, какой я могу быть храброй.