Скажи сама
Шрифт:
– Ты прав, я вижу, что ее сердце так же прекрасно, как и ее лицо. Никто не заслуживает счастья больше, чем Джордана.
– Никто?
– Ужасно жаль, но мне это не дано, - отстранившись от него, прошептала Валентина, прежде чем он успел обнять и утешить ее.
Рейф шагнул к ней, но не дотронулся до нее.
– Чего тебе не дано, любимая?
– Мне не дано любить вечной любовью, как любит Джордана. Она достойна своего счастья.
– Достойна?
– Он нахмурился, удивленно приподняв бровь.
– Разве не все достойны счастья?
– Полагаю, что нет.
–
– Она ничего не ответила, и он продолжал:
– Разве это не любовь?
– Видя, как она вздрогнула, он придвинулся к ней вплотную, взгляд его пылал.
– Или ты хочешь сказать, что не любишь меня?
Валентина отступила. За ее нарочито легким тоном явственно слышалась душевная боль:
– Я никогда не говорила, что люблю тебя.
– Но я же не идиот. Ты не того сорта женщина, чтобы спать с человеком, которого не любишь.
– На губах его появилась легкая улыбка, но глаза оставались серьезными.
– Это любовь, любимая. Настоящая и навсегда.
– Нет!
– Она отступила еще на шаг. Он снова придвинулся. Как никогда, он походил сейчас на крадущуюся в джунглях пантеру.
– Нет?
– Подняв руку, он коснулся ее щеки, но тут же снова опустил ее, и та непроизвольно сжалась в кулак.
– И ты будешь лгать мне и говорить, что я ошибаюсь?
– Дело не в том, что я чувствую или чувствовала. Дело в том, кто я. Кем буду всегда.
– Валентина подняла его руку и, разжав стиснутый кулак, вынула скомканную записку. Даже не взглянув на нее, словно ей было доподлинно известно, что там написано, она медленно заговорила:
– Вот содержание моей жизни. Если я осмелюсь это забыть, что почти и произошло со мной сегодня, телефон всегда зазвонит, принося весть от Саймона. И я пойду туда, куда он приказывает. Потому, что так нужно. Потому, что я должна.
– Будь я проклят, если ты это сделаешь! Валентина даже не стала ему возражать.
– Сегодня утром, когда я проснулась, все казалось так чудесно. Так легко было следовать советам Джеба и оставить прошлое в прошлом. Но тут раздался этот звонок...
– И вот так легко ты готова забыть все, что произошло между нами? Ты что, собираешься всю оставшуюся жизнь искупать одному Богу ведомо какие грехи?
– Совсем не легко. Никогда не было легко. А теперь, когда ты вошел в мою жизнь...
– И все-таки ты идешь.
– ..будет только тяжелее, - продолжала она, как будто не слыша его.
– Но ты все-таки идешь.
– Рейф тоже не собирался отступать.
– У меня нет выбора.
Запустив руку в волосы, он пристально посмотрел на нее, словно желая проникнуть в самую глубину ее души.
– Тогда, - мрачно проговорил он, - может быть, пришло время рассказать мне, что за смертный грех ты совершила, за что должна расплачиваться всю оставшуюся жизнь?
– Наверное, пришло.
Взмахнув рукой, но не решившись дотронуться до него, она указала на кресла возле маленького столика. Они сели, в воздухе повисла тягостная тишина. Валентина чувствовала, что не может заставить себя посмотреть ему в лицо Слишком страшно было прочесть осуждение
– Забавно, но я уже давно знала, что этот день когда-нибудь придет. Много раз я в уме повторяла и повторяла то, что должна сказать, пока точно не решила, как все будет. А сейчас даже не представляю себе, с чего начать.
– Начни с Дэвида. С него все началось, и в нем все и дело - разве нет?
– Конечно. Ты прав...
– Дэвид и ты.
– Да. Дэвид и я, и знойный день в середине августа.
– При этих словах страшное воспоминание всплыло у нее в голове, поглотив ее целиком.
– Мы были командой, лучшей в подразделении. Дэвид, как правило, был ведущим, а я прикрывала его.
– Улыбка, которую она пыталась из себя выжать, была холодной и жесткой.
– Можно сказать и точнее: он был приманкой, а я - охотником.
– Лучший снайпер.
– К моему великому сожалению.
– Ты хочешь, чтобы и я пожалел об этом, Валентина?
– Пододвинувшись к ней ближе, Рейф обнял ее, не обращая внимания на ее попытку отстраниться. Неужели ты хочешь, чтобы твоя феноменальная способность, можно сказать, дар Божий, разбила и мою жизнь? И все только потому, что что-то случилось не так в один знойный августовский день много-много лет назад?
– Заметив потрясение на ее лице оттого, что он именно сейчас произнес эти слова, он добавил уже более спокойно:
– Не гляди на меня с таким удивлением. Я люблю тебя. Я выразил это тебе уже всеми возможными способами, только что на колени не вставал. Я называл тебя "любимая", потому что это правда. Думаю, я влюбился еще в тот момент, когда увидел, как ты обращаешься с диким огромным жеребцом, усмиряешь его, успокаиваешь, требуешь и добиваешься от него и от себя невозможного. Добравшись до голой горной вершины, я обнаружил, что ты нужна мне. Что эта необходимость перерастает в любовь. Что это и есть любовь. Я полюбил женщину, для которой честь и достоинство значат все. Удивительную женщину, которая скачет словно ветер на коне и умеет разговаривать с лошадьми. Ни то, что ты когда-то сделала, ни то, что ты можешь рассказать мне, уже не смогут изменить это. Ничто не изменит. Ирландка.
Сердце бешено колотилось у нее в горле, голос дрожал, слова не хотели выговариваться, но она все-таки заставила себя спросить. В голосе у нее были горечь и боль.
– Ничто? Даже то, что я убила человека, которого любила до тебя?
Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Даже это.
– Я не выстрелила!
– Она все еще хотела заставить его осознать, какую фатальную ошибку когда-то совершила. Какой страшный груз лежит на ее душе. На какую-то долю секунды у меня была возможность прицелиться, но я заколебалась. В этот момент сумасшедший, который захватил Дэвида в заложники, выстрелил. Сидя в своем безопасном укрытии и глядя, как умирает Дэвид, я поняла, что это настолько же моя вина, как если бы я застрелила его сама. Она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза.
– Теперь ты понимаешь?