Сказка о спящем красавце или Леськино счастье

Цыпленкова Юлия

— Так наглядеться не могу. До чего же хороша ты, хозяюшка. И ликом, и статью. Глаза, будто звезды сияют. Сил нет взор отвести.

— Глаза, как глаза…

— И уста, будто малина спелая, так вкусить их сладость и хочется.

— Чего?! — тут я в конец опешила, а охальнику того и надобно.

Сжал ручищами своими крепкими, к себе притянул, да так в губы и впился. Тут я осерчала. Это что ж такое делается?! Где это видано, чтоб кудесниц так хватали да без спросу целовать решались?! Князь еще называется! А я его еще от беды избавила, а он, вон, чего вытворяет!

А

как осерчала, так и откинула князя силой своей чудесной. Только князь не воевода — устоял.

— Это ты что ж такое удумал, негодник? — ругаюсь я, а он смотрит, будто греха на нем нет и не было.

— Так только должок вернуть и хотел, Лесовика Берендеевна, — отвечает Велеслав. — Ты меня поцеловала, теперь и я тебя тоже. В расчете.

— Так разве ж я тебя так целовала? — а во мне возмущение так и плещется, так наружу и льется.

— Откуда ж мне знать, как ты целовала? Я не то, что поцелуя, себя не помню. Но если не понравилось, то мой поцелуй назад верни и покажи, как ты это делала, я так же тебе долг и отдам.

И вы скажите, люди добрые, это чего такое делается? Честную кудесницу за дуреху деревенскую держат? Это ж я его сейчас поцелую, потом еще раз, а после он меня целовать станет? Ишь, чего удумал, охальник!

— От таких долгов губ не останется, — отвечаю заносчиво. — Прощаю тебе долг, князь. Иди по добру, по здорову, покуда добрая.

А Велеслав будто и страх растерял, да почтение следом. Руки на груди сложил, и нос задрал, совсем как я недавно.

— Я, — говорит, — в долгах ходить не люблю. А коль я переплатил, так верни то, что лишнее. Мне тоже, знаешь ли, свои княжеские поцелуи за так раздаривать не хочется. Одно дело долг, а другое ты себе лишку забрала. Верни сейчас же, или сам возьму.

Я так руками и всплеснула. Это ж не князь, а разбойник какой-то! Я ему, значит, соленья и варенья, а он тут со мной поцелуями считается? А пока я, оторопелая, глаза на охальника таращу, он уж тут как тут — ручищи тянет. Вот тут мое терпение и закончилось. Нагнулась и снег в ладонь подхватила, а потом им в князя и дунула. Меж нами стена белая и встала. У него метель ревет, у меня тишь и спокойствие.

— За мной пойдешь, в метели увязнешь, — говорю. — Только в город тебе дорога.

Развернулась и пошла себе в лес обратно, а на душе, прям, лето ясное — до того хорошо стало. А нечего тут нахальничать. Долго терпеть не буду. Вот пусть теперь помучится.

— Леся! — князь кричит. — Вернись, хозяюшка! Не со зла я!

Так и я по доброте душевной. Со зла б ты, Велеслав, средь дороги заплутал и сгинул. А так только в лес тебе путь закрыла. И скажите, что я не добрая. А не скажите и ладно, сама знаю. Мне про себя правду слышать не за чем, потому как правда и есть. Вон, даже князь согласился. И глаза у меня, и уста, и вообще нос не картохой. Красавица! Ну и добрая, конечно. А кто не верит, у местного мужичья спросите, они вам всё скажут. Они врать не станут. Чай, ругаться с Лесовикой Берендеевной, дураков нет.

Две седмицы князь обо мне не вспоминал, а потом заходить начал. Да только уж с нахальствами своими

не лез. Едет мимо, да и ко мне заглянет. Постоит, покличет, а как выйду, так про житье-бытье и поговорит. А то и гостинец какой привезет: то пряники сладкие, то петушка на палочке, а то и бусы жемчужные. Пряники, конечно, чаще всего возит — я от пряников добрей всего становлюсь. Даже в гости зазвала, как снег сходить начал. Только озорничать запретила. Он руками и всплеснул:

— О чем говоришь, Лесовика Берендеевна? Кроток я стал, разве сама не видишь? И со своим долгом смирился, и тебе твой простил. Отдать ведь не хочешь? Не хочешь. А я и сам не возьму, даже если уговаривать станешь. Даже за варенье твое не возьму, а уж даром тем более. Ходи в долгах, жадина лесная, а я смиренен, всё снесу.

— Ой и болтлив ты, князюшка, — смотрю на него, головой качаю. — Так языком молотишь, что в пору тебя вместо цепа брать.

— И ворчишь вроде, а у самой на устах улыбка светится, — Велеслав отвечает.

— Так и ты слезы не льешь, князюшка.

— А чего мне слезы лить, коль на душе привольно? Вот чайку твоего отведаю и вообще, как в сказке жить буду. Да и кому еще честь выпадала у самой Лесовики Берендеевны за столом сидеть?

— Ты первый будешь, — ответила я ворчливо.

— Вот о том и говорю. Веди, кудесница.

А после и сам начал в дом мой захаживать, будто для того дорожку показала. Дом мой в чащобе стоит, никому к нему хода не было, покуда Велеслав всего разочек ни прошел. Тут и повадился. Я в делах и заботах верчусь, а у дверей уж гость стоит, пряниками заманивает. Я вроде и осерчаю, что не зван явился, а на пряники погляжу, да рукой махаю. Чего с ним сделаешь, раз уж приперся?

А как за самоваром засядем, так и спрашиваю, в глаза бесстыжие глядя:

— Никак дел у тебя нет, князюшка?

— Дел по горло, — Велеслав отвечает, — к тебе вот душой отдохнуть заехал. На тебя погляжу, и сердцу радостно. Потом уж дальше за дела примусь.

— Чего же это сердце-то твое радуется?

— Ты рядом, Лесенька, — князь говорит, а на устах улыбка приветливая. — С тобой рядом мне всегда радостно.

И мороза вроде нет, а щеки опять огнем горят, и на душе спокойно делается, даже ругаться не хочется. Старею, видать, коль с чаями этими жить веселей стало. А как скажет — Лесенька, так и вовсе зажмуриться хочется, будто кошку за ухом чешет. Только не по мне это. Не кошка я ласковая — лесная кудесница. Зря что ли ведьмой кличут?

— Вроде и хмуришься, а всё одно зла в тебе нет, — улыбается Велеслав, а мне в ответ улыбнуться хочется.

Да только брови еще больше хмурю. Нечего, мол, мне зубы заговаривать. А как чай допьет, так я гостя своего выпроваживаю. У него дел много, и у меня не меньше. Велеслав и не спорит, вроде как и сам собирался.

— Проводишь гостя, Лесенька? — спрашивает.

А я так вроде с неохотой и отвечаю:

— Идем уж, чего с тобой сделаешь?

— Можно долг отдать, — говорит князь серьезно, а у самого в глазах огоньки веселые пляшут. И опять вроде обидеться не на что — шутит ведь.