Сказка Шварцвальда
Шрифт:
Виктория проснулась.
— Мария Сергеевна, извините, я проспала обход… Проходите, сейчас я вернусь…
Ее слово "вернусь" прозвучали обыденно, будто Вика делала привычный шаг между сном и реальностью, как между коридором клиники и собственной палатой.
Пока пациентка умывалась, Маша устроилась в кресле, сосредотачиваясь на вопросах, которые полагалось задать намного раньше, но не хватало духу.
От вернувшейся, посвежевшей, пахнувшей дорогим тоником Виктории исходила волна счастья, моментально передавшаяся Маше. Доктор бодро выпрямилась в кресле и с усилием улыбнулась.
— И давно это с Вами, Мария Сергеевна? (Маша уже перестала удивляться факту, что Виктории не требовались
— В ту же ночь… - выдохнула Маша., понимая, что именно так общаются умалишенные.
— Она просто приходит и молчит или уже вступила в контакт?
— Кто приходит? Вика, я никого не вижу! Точнее, один и тот же изматывающий кошмар. Я каждую ночь вижу себя запертой в темном подвале, в который через плотно заколоченное досками окно проникают лишь несколько тонких лучей света… Но ощущение темноты не самое страшное, хуже всего страх неизвестности, страх перед открытой дверью, за которой притаился дьявол, вселившийся в человека, которому я доверила жизнь, которого я боготворила, а теперь боюсь более смерти… И еще ребенок, комочек живой плоти внизу живота, его ребенок, того темного человека за дверью… Виктория, я схожу с ума, мне никогда ранее не виделись повторяющиеся сны…
— Ну что же, все когда то бывает впервые… Не обижайтесь… Лучше поведайте детали видения, поменьше эмоций, эмоции нужны им для еды, а вот детали — это подсказки лично Вам…
— Какие детали? Размер подвала? Время года? Не знаю… Пожалуй, единственная деталь, он все время зовет меня по имени — Анна… И просит покаяться…
И еще волосы, длинные, черные, комок, смешанный с кривыми иглами, которые я, давясь и кашляя пытаюсь вытащить из своего рта перед пробуждением, но мне это никак не удается…
Маша в недоумении взглянула на собеседницу в надежде получить ответ, но натолкнулась на пустое кресло, женщина стояла в дальнем углу палаты напротив окна, подставив лицо последним лучам осеннего солнца.
— Маш, — внезапно прозвучал ее тихий голос, — он нашел меня. — Сначала я испугалась, рассказала Ирине, глупая, а сейчас жду не дождусь каждого его появления. Правда он всегда молчит, будто ждет чего-то…Если можно было бы не просыпаться…
Несколько минут в палате царила абсолютная тишина. Потом Виктория вернулась в незаметно покинутое кресло, села, привычно сложив ноги по-турецки, и произнесла обыденным тоном
— Ее имя — Анна Мария Кляйнфогель, она уроженка Шварцвальда, дочь Кристины, изгнанной из родных мест по обвинению в ворожбе. Несчастная молодая беременная от собственного палача женщина, казненная в канун Пасхи на городской площади в затерянной в горах швейцарской деревне в конце восемнадцатого века.
Вы ее далекий потомок, родившийся от спасшейся после казни старшей дочери Анны, которую приютили и сберегли у себя добрые самаритяне, не подхватившие суеверную заразу.
Каков пасьянс, Марья Сергеевна?? Зов крови…, Маленькая Птичка.
Виктория была в отличном настроении, она искрилась счастьем, что могло характеризовать ухудшения состояния, нарушение стабильности.
Стараясь сейчас не думать о печальном, об ответственности врача, отбросив привычную действительность, Маша добровольно перешагнула порог в неведомое.
— Виктория, умоляю, скажите, что ей надо…я не понимаю… И почему Вы меня называете…
— Маша, давай договоримся так. Ты просто берешь себя в руки, слушаешь и не перебиваешь, как бы не хотелось… Просто веришь, как верила в детстве маме, читающей сказки и обещающей, что добро победит, как любимой учительнице в первом классе, доказывающей, что в учение свет, а неученых тьма, веришь безусловно… или, увы, могу похлопотать и выпросить у Сергея Михайловича импортную кровать с удобным ортопедическим матрасом, будем накоротке по-соседски ходить друг другу в гости и обмениваться призраками… Согласна? Тогда дай мне возможность объясниться. Там за порогом палаты — Твой мир, Маша, а здесь Мой, и по всей видимости — один ноль в пользу зеленых человечков, твой Мир проигрывает, трещит по швам… и молит о помощи…
Задавай, наконец, вопросы, которые судорожно повторяла все утро, пока пыталась не уснуть на летучке.
Совершать поспешные поступки, на эмоциональном подъеме, на изломе, прислушавшись лишь к невнятному внутреннему голосу не было характерно для Марии Сергеевны. Тем не менее, за прошедшую неделю она перевернула привычную и размеренную жизнь с ног на голову, нарушила зазубренные осточертевшие правила, изменила железным принципам — не высовываться и не грести против течения, сделала то, что всегда хотела, но боялась. Начав с того, что не смотря на нескрываемый скептицизм профессора Ипполитова и протесты глав врача, под свою ответственность приняла решение о выписке Лазаревой Виктории и переводе ее на амбулаторное лечение. Вторым ее неожиданным шагом была просьба об отпуске за свой счет на ближайший месяц. И, наконец, последний — самый странный — она только что закончила разговор со своей лучшей подругой, работающей в филиале крупного туристического холдинга в Цюрихе.
Елена не имела возможности обсудить ее неожиданную просьбу подробнее, опаздывала на совещание, но клятвенно пообещала предложить как можно быстрее подходящие варианты посещения затерянного в горах, забытого Богом, практически неизвестного туристам Дизентиса в сопровождении профессионального гида.
— Господи, что я творю??? — временами отголоски рационального холодного разума еще подавали признаки жизни… Но тем не менее молодая женщина не сворачивала с неведомого пути, шла по следу из заботливо рассыпанных сестрицей Гретхен хлебных крошек, ища пряничный домик, спрятавшийся в лесу, все глубже и глубже забираясь в мир любимых сказок и легенд, населенных злыми чудовищами и добрыми волшебницами, жадно слушая зов зачарованной дудочки, доносящейся из — за вековых деревьев во влажной сумеречной чаще.
"Человек довольно часто стоит перед выбором, еще чаще он его делает неправильно, забыв об истинных желаниях, позволяя себе поблажку, надеясь, что судьба подарит ему вторую попытку, но обидчивая фортуна ускользает подобно миражу, унесенного ветром. Если только кто-то третий не вмешается в извечное противостояние разума и мечты. Пускай намеком, возможно прямым указанием, а порой насмешкой над несостоятельностью и незрелостью.
— Если ты это не сделаешь, я не буду тебя винить, даже не буду вправе осмысливать твой поступок, потому что это личный выбор и тебе дальше с ним жить. Но порой линии судьбы сплетаются в столь замысловатый узел, который разрубить можешь лишь ты, лишь ты становишься последним звеном цепочки, которая ковалась несколько столетий. Ты являешься ее завершением. Просто надо это принять и смирится, положившись на мудрую судьбу. Надо сделать шаг.
Первый шаг сделать невероятно трудно. И в этом тебе никто не поможет. После него чутко следи за ощущениями.."
Виктория и на этот раз оказалась права, сжавшаяся внутренняя пружина, после каждого принятого решения, нелегкого, рискованного шага, ослаблялась, позволяя Маше свободнее дышать. И исчезла как по мановению волшебной палочки, когда она раскрыла паспорт с полугодовой шенгенской визой, незамысловатая наклейка с голограммой подарила ей долгожданную свободу, зажгла зеленый свет мечте.