Сказки для психов
Шрифт:
– Да ведь и я тоже… в первый раз… - отозвалась Лялечка, ошарашенная не меньше.
– Вы ведь бухгалтер?
– А что, бухгалтеры не могут любить поэзию? – с вызовом спросила она.
– Нет, отчего же. Но – не Волошина.
– Почему, позвольте спросить?
– Он слишком… необычен и своеобразен, на мой взгляд. Обычно люди говорят, что любят Пушкина, даже если это не так, потому что проще, понятнее…
– Это Пушкин-то проще? – перебила возмущенная Лялечка. – Да ничего подобного!
– Простите, Елена Викторовна, вы меня не так поняли. Считается, что Пушкина любят все, понимаете? Вроде как неприлично признаваться
– Нет, - грустно призналась Лялечка, - экономический. Я просто очень люблю поэтов Серебряного века.
– Как же вас занесло на экономический? Если не секрет?
– Мама заставила. Да я уже и привыкла вообще-то.
– Понятно, - пробормотал Костя и замолчал.
– Ну, а вы? – робко спросила Лялечка. – Вы-то откуда Волошина знаете?
– Вас это удивляет?
– Вы же мужчина, а не юная барышня, - ответила она хмуро.
– Я… - Костя усмехнулся. – Я музейный работник. Искусствовед по образованию. Мне по должности положено. Кстати, мы почти приехали. Командуйте, куда сворачивать, я, признаться, подзабыл за прошедшие годы, где тут какой проезд.
По лестнице в подъезд Лялечка ковыляла довольно бодро, но про себя порадовалась, что лифт не отключен – была в их доме такая гадостная привычка днем отключать лифт «на профилактику». Костя поддерживал ее, но шла она уже довольно уверенно, хоть и опиралась на его руку.
Заведя ее в квартиру, Костя открыл было рот, чтобы попрощаться, но бегло обвел глазами комнату – и присвистнул.
– Вот это да! Это кто ж такую красоту творит?
А что там красота, все довольно обычно, и утренний беспорядок весь наружу. Слава Богу, хоть лифчики не валяются. Покрывало на кровати смято, стулья разбежались по всей комнате, на журнальном столике крошки от печенья и неубранные книги. Покраснев, Лялечка сдернула с кресла колготки, поправила покрывало и быстро закрыла дверцу шкафа.
– Кто вам такие накидки на кресла плел? – спросил Костя, оглядываясь.
– А, это я… давно уже, - Лялечка облегченно рухнула на диван.
– Выбросить бы пора, но мы с мамой никак найти новые не можем. Это я макраме одно время увлекалась.
– А это… ведь вышитые картины, да?
– Да. Это мы с мамой наперегонки. Вот эта, крестиком, с розами, - ее. А вот эти две, гладью, где маки и птицы, - мои, - объяснила Лялечка гордо. – И занавес в кухне тоже мой, это я из старых веревок плела, когда пять лет назад в больнице лежала.
Костя еще несколько минут ходил от стены к стене, рассматривая вышивки, трогая корешки книг, погладил худыми пальцами морду глиняного кота, вылепленного Лялечкой в Крыму. И наконец сказал очень решительно:
– Вы знаете, Елена Викторовна, это судьба. Я хочу сделать вам одно предложение.
…Нет-нет, это совсем не то, о чем вы подумали. Никакого романа, даже мимолетного, у Лялечки и Кости так и не случилось. Но Костя предложил ей работу. Директор областного художественного музея, он уже месяц искал себе специалиста по выставочной деятельности взамен ушедшей на пенсию Валентины Михайловны, милейшей женщины, искусствоведа от Бога, и никак не мог найти. Пообещал даже служебное жилье; зарплата, правда, меньше, чем у бухгалтеров, но и в музеях бывают премиальные. Ляля, ошарашенная перспективой переезда в другой город, колебалась три дня. А потом представила, что больше не будет видеть эти бесконечные бумаги, слышать наводящие тоску разговоры об аудите, а главное – никогда, никогда в жизни не связываться с НДС, и согласилась. Маму Костя пообещал взять на себя.
Мы недавно были у Лялечки, всей компанией, когда отмечали день ее рождения. Удивлялись ее смелости – согласиться переехать в другой город, от маминых пирогов и выглаженных блузок. Лялечка помалкивала и улыбалась загадочно. Она по-прежнему восторженна и горит на новой работе. Кстати, опаздывать стала меньше, а уж чтобы «потерять» или испортить экспонаты – того и в помине нет. Сделала себе новые бусы из лазурита, готовит выставку молодых художников области и вообще вся в заботах. Жалуется на нехватку времени и образования, но последнее поправимо – ее от музея обещают послать в будущем году на курсы искусствоведов. А пока… книг в ее маленькой квартире еще прибавилось. Правда, плести и вышивать ей пока некогда. Но это дело поправимое.
А колено, кстати, совсем не болит, хотя синяки сходили долго. Так что в глубине души Лялечка даже благодарна тому велосипедисту.
Что, впрочем, не отменяет того, что пьяным за руль садиться не стоит. Даже если это руль велосипеда.
9-10.10.2017
Ярмарка
– …в общем, фигня какая-то со мной творится, - говорила Марина, помешивая ложечкой кофе. – Ничего не хочу. Работаю еле-еле, вроде и силы есть, а… лень, что ли? Или устала, не знаю. Дениски нет, готовить-стараться уже не для кого – Павка на работе обедает, ужинает дома редко, он же допоздна все время. Подстричься вот надо, - дернула себя за светло-русую прядь, - так и то не дойду вторую неделю уже. Сарафан нужен новый на лето – никак не могу себя заставить в магазин выбраться. И деньги ведь есть. Желания нет, - она грустно улыбнулась.
– Может, ты просто устала? – сочувственно предположила подруга, аккуратно подцепляя ложечкой ягоду из мороженого. – Год-то у тебя нелегкий был…
– Нелегкий, да. Ремонт, и с мамой пришлось понервничать, пока диагноз не сказали. Да и к Денису мы не один раз ездили. Но знаешь, я за него успокоилась. Работа есть, квартиру неплохую снял, и вроде у него контракт там наклевывается с французами. Пусть. Питер – не наша деревня, хорошо, что он там зацепился.
– А как спорила! Как грудью вставала! Лялечка, деточка, от мамочки, от папочки…
– Ну… да, - засмеялась Марина. – А что ж ты хочешь? Хоть и большой, а все равно ведь маленький. Я-то думала, что ребеночек после диплома домой вернется, а он остаться решил. Но оно к лучшему, наверное. Только вот мне без него… тоскливо. И пусто, и… делать нечего.
– Вот тебе еще новости, - возмутилась подруга. – Как это нечего? А шить? А вязать? Ты же такие вещи шикарные делала! Помнишь шаль, которую у тебя для выставки взяли? Кстати, ты чего не ешь? Кофе же остывает.
– На заказ – не хочется, да и времени особо нет. А так, для себя… знаешь, нечем. Желания нет придумывать что-то. Пусто внутри, Наташ, понимаешь? Как будто я… ну, как вот колодец, знаешь, до дна вычерпали – а заполнить нечем. Или кувшин старый, с трещиной, сухой и пустой. Темно, пусто и тихо. Как в танке после взрыва.