Сказки и были Безлюдных пространств

Крапивин Владислав Петрович

Максим был еще, конечно, без формы, в костюмчике школьника, в круглой соломенной шляпе с коричневой лен­той — знаком столичной гимназии. Впрочем, шляпу он те­перь почтительно держал в опущенной руке. Тем не менее полковник встал перед мальчиком официально, почти навы­тяжку.

— Рад поздравить вас, в… господин… Максим Шмель, со вступлением в наше полковое братство. Волею его королев­ского высочества командирам гвардейских полков дано право присваивать младшие офицерские звания каждому, кого они сочтут достойным. Поэтому отныне вы суб-корнет черных кирасир — любимого полка Великого герцога… чья

память всегда в наших сердцах.

— Благодарю, полковник… виноват, господинпол­ковник. — Мальчик помнил, как следует себя вести в данных обстоятельствах. Пожалуй, он только слишком часто трогал на щеке под ухом родинку, похожую на маленькую восьмер­ку — два круглых бугорка, сросшиеся краями. Родинка была припудрена и все же заметна. Волнуясь, Максим шевелил ее мизинцем. Это беспокоило гувернера. Он что-то сказал мальчику на ухо. Тот замигал, как первоклассник, пойман­ный за ковырянием в носу.

Полковник прервал неприятное:

— Вы, профессор, очевидно, будете сопровождать нас в наших летних маневрах?

— Увы, нет, господин полковник. Моя миссия окончена, мне предписано вернуться в… распоряжение учебного окру-га. Гимназиста Шмеля я вынужден препоручить полностью вашим заботам. Полагаю, вы отнесетесь со всем участием к судьбе сына… вашего погибшего боевого друга. Надеюсь, вы сделаете все возможное…

— Все возможное, — бесстрастно подтвердил полков­ник. — И невозможное. И сверх невозможного — тоже. Мы понимаем свою миссию. В этом вы можете заверить… учеб­ный округ.

Барон и писарь понимающе молчали. Гимназист Шмель опять потянулся к родинке, но опустил руку.

Профессор откланялся. Как стало известно позже, он от­правился в столицу не поездом, потому что пути были взо­рваны, а на лошадях. На второй день пути экипаж перехвати­ли «знающие истину». Кучера они, побив для порядка, про­гнали, а профессора Май-Стерлинга отвели к командиру повстанческой бригады, лесному полковнику Гавриилу Духу.

Командир Дух пожелал знать о профессоре всё: кто таков, зачем ездил в Серую Крепость и что за мальчишку отвез «этим герцогским лизоблюдам-кирасирам». (Про по­ездку вовремя донесла лесная разведка.)

Профессор сперва молчал. Командир Дух пообещал сде­лать его разговорчивым. И когда Валентин Май-Стерлинг увидел, что готовится для развязывания его языка, храб­рость его померкла. Что взять с ученого мужа, не знающего до той поры боли и крови? Бог ему судья…

Гавриил Дух сдержал слово: после «откровенной беседы» профессора, как было обещано, с насмешками вывели к до­роге и отпустили. Нужда в нем отпала, повстанцы узнали все, что хотели…

Но узнали о случившемся и кирасиры: герцогская развед­ка тоже не дремала. И офицерский отряд раньше срока ушел в дальний летний лагерь. И каждый понимал, что уходить придется еще неоднократно: «знающие истину» не оставят намерений получить свою добычу…

Все это вспомнил сейчас гимназист Максим Шмель, вдыхая запах шинельной шерсти и горной ночи. И наконец мысленно приказал себе: «Спать, суб-корнет».

3

Звание суб-корнета было довольно редким. Так же, как звание младшего лейтенанта на флоте и звание прапорщика в пехотных частях. Такие чины давали только в военное время — добровольцам из дворянской молодежи и студентов. Считалось, что негоже образованным юношам ходить в рядо­вых.

Чаще всего суб-корнеты и прапорщики гибли в первых же боях, ибо по недостатку военного опыта и по чрезмерной храбрости кидались на врага безоглядно. Впрочем, такое слу­чалось обычно при больших атаках и штурмах, нынче же война была иная: с засадами, стычками малых групп и тай­ными рейдами по тылам — то, что бывает при кровавых кон­фликтах внутри одной страны.

Гражданскую войну развязала партия «Желтого листа». Те, кто был в ней, объявили, что они знают досконально, как сделать счастливым все население державы. Ну, если не все, то почти. За исключением бездельников: дворян, «шибко грамотных студентом» и «всяких там аптекарей и торгашей». Впрочем, лавочников хватало и в «Желтом листе». Сам их лидер Михал Дай-Кордон был сыном провинциального куп­чика, выбившимся в адвокаты. Это он больше всех кричал на собраниях «мы знаем истину», за что и объявлен был вождем нации и любимцем народа.

Нация, однако, далеко не вся поддержала «любимца». За ним стояло главным образом сельское население Западного края, жители портового города Дай-Коффета и часть высше­го духовенства.

Епископ Ново-Дальский предал Великого герцога ана­феме за жестокое обращение с подданными. Многие верую­щие, однако, епископа не одобрили, потому что герцог Евге­ний жестокостей никогда не чинил. Был он добродушен, храбр, не терпел воров и охотно пускал к себе во дворец вся­ких просителей и «гостей из народа». В том же Дай-Коффете, который теперь предал его, он не раз при овациях толпы и вспышках магния над сундуками-фотокамерами участвовал в состязаниях по перетягиванию причальных канатов и под­нятию якорей. И, случалось, побеждал.

Другое дело, что правил он, бывало, бестолково. Вернее, не он, а государственный секретарь и министры, которым владетель Большого Хельта, увы, доверялся иногда сверх меры. Ну да что поделаешь, дураков и жулья хватает и в дру­гих странах.

Самым большим грехом герцога Евгения было, пожалуй, тщеславие. Он не раз подавал апелляции в Совет монархов, требуя, чтобы собрание их величеств присвоило ему королевское достоинство. Ибо, утверждал он, его многие предки в средние века были королями, и он ничуть не хуже их. И дер­жава его не хуже других, даже крупнее соседних коро­левств — Сонноры и Юрландии. Государи, однако, отвечали уклончиво. Герцог шумно досадовал, а подданные над этой досадой не совсем почтительно подтрунивали: им было все равно где жить — в королевстве или герцогстве…

Последняя апелляция Великого герцога рассматривалась не так давно. Государи опять развели волокиту, надеясь вы­тянуть из Евгения в обмен на королевскую корону всякие торговые льготы. И наконец приняли хитрое решение: вплоть до нового заседания (через два года!) оставаться «на­шему брату Евгению» Великим герцогом, но именоваться не просто «ваше высочество», а «ваше королевское высочест­во» — в память о достославных предках.

Великий герцог заперся в своем кабинете и двое суток размышлял: принять новое звание или оскорбиться и дви­нуть к рубежам Сонноры конную гвардию (так, для демон­страции).