Сказки и истории
Шрифт:
Когда мы вечером отправились в свою спальню, Дикки прежде чем лечь в постель долго перебирал гвозди, старые пуговицы и прочие ценности, хранимые им в бархатной коробочке, а затем сказал:
— Знаешь, Освальд, я чувствую себя так, словно я убийца или кто-нибудь вроде этого. Если бы мы не передвигали лестницу, ничего бы не случилось, я уверен. Выходит так, что мистер Планкетт, а вместе с ним его жена и дети страдают теперь по нашей вине.
Освальд откинул одеяло и сел в постели:
— Ты прав, старина, — сказал он. — Все из-за того,
— Мы не должны были ее трогать, — простонал Дикки, — или надо было им сказать, что мы ее передвигали. А вдруг у него случится заражение крови, воспаление или еще что похуже? Что я буду делать, если он умрет? Я ведь буду тогда настоящий преступник! Нет, я этого не переживу.
Освальд впервые слышал от своего брата столь мрачное заявление. Вообще-то Дикки был жизнерадостным человеком, не склонным делать трагедию из чего бы то ни было.
— Незачем убиваться раньше времени, — сказал Освальд. — Давай раздевайся и ложись в постель. Утром мы навестим больного и оставим в прихожей визитные карточки с пожеланиями скорого выздоровления.
Он сказал это шутливым тоном из наилучших побуждений — желая отвлечь Дикки от грустных мыслей, иначе терзаемый угрызениями совести малолетний преступник и без-пяти-минут-убийца еще долго стонал бы и сетовал на судьбу, не давая спать ни себе, ни Освальду.
Однако Дикки воспринял этот дружеский совет как издевательство и как проявление жестокосердия.
— Заткнись ты, грубая скотина! — сказал он, уткнувшись в подушку и заплакав.
— От скотины слышу! — сказал Освальд, как оно и полагается отвечать в таких случаях, но он не рассердился; он просто был огорчен тем, что Дикки неверно истолковал его слова. Выбравшись из постели, он направился в комнату девчонок, примыкавшую к нашей спальне.
— Вы не заглянете к нам на пару секунд? — сказал он им. — Дикки ревет так, что скоро поднимет весь дом. Я думаю, нам, старшим, следует посовещаться и как-то его успокоить.
— Что случилось? — спросила Дора, накидывая халат.
— Сущие пустяки, если не считать того, что он впервые в жизни убил человека. Идите за мной, только тихо. Не запнитесь, здесь у двери стоят наши ботинки.
Они подошли к кровати, на которой лежал Дикки, и Освальд сказал:
— Послушай, Дикки, старина, мы с девочками сейчас устроим семейный совет и решим, как нам быть с этим делом.
Девочки хотели его поцеловать, но он отворачивался и дергал плечами; и только когда Алиса взяла его за руку, он подал голос, буркнув в подушку:
— Расскажи им все, Освальд.
Вы, должно быть, заметили, что когда Освальд и Дикки были вдвоем, старший брат обвинял младшего в том, что тот затеял всю эту возню с лестницей из-за своего дурацкого мячика, до которого Освальду не было никакого дела. Более того, он знал, что мяч не мог попасть в водосточный желоб на крыше котельной, хотя Дикки и утверждал обратное. Но теперь, в присутствии посторонних, Освальд решил взять на себя часть вины.
— Дело было так, — начал он, — пока рабочие обедали, мы с Дикки передвигали лестницу. А потом человек свалился с нее и сломал руку, а мы с Дикки поехали на кэбе к нему домой и там неподалеку видели шикарного Козла. Но сейчас не об этом. Дикки считает, что он пострадал из-за нас, потому что мы не закрепили как следует лестницу, когда ставили ее на место. Возможно, так оно и есть на самом деле. Дикки боится, что у того парня от перелома начнется заражение крови, и тогда мы с ним будем виновны в его смерти.
Тут Дикки захотел быть честным до конца. Он шмыгнул носом, отодвинул подушку, повернулся к нам и сказал:
— Это была моя идея с перестановкой лестницы. Освальд мне только помогал.
— Может, попросить дядю, чтобы он съездил к больному и помог ему, если он в чем-то нуждается? — предложила Дора.
— Это, конечно, можно, — сказал Освальд. — Но тогда нам придется все рассказать о лестнице и о мяче, хотя я уверен, что оранжерея протекает вовсе не из-за мяча, который даже не перелетел через крышу дома.
— Еще как перелетел, — проворчал Дикки, в последний раз шмыгая носом.
Освальд проявил благородство и не стал вступать в спор.
— Что касается лестницы, — сказал он, — то она запросто могла поехать на плитах дорожки и без нашей помощи. Но я думаю, что Дикки будет чувствовать себя гораздо лучше, если мы сделаем что-то полезное для пострадавшего; да и я тоже буду ужасно рад.
Собственно, радоваться — тем более «ужасно» — тут было нечему. Освальд просто оговорился, потому что вся эта история взволновала его ничуть не меньше, чем Дикки.
Неплохо было бы достать где-нибудь денег, — сказала Алиса. — Помните, как в прошлом году мы искали старинные клады? Может быть, попробуем снова?
Мы еще немного поговорили на эту тему, после чего девчонки ушли в свою комнату, где, судя по приглушенным звукам их голосов, обсуждение продолжалось. Освальд уже начал засыпать, когда дверь отворилась и некая фигура в белом, приблизившись, склонилась над его постелью.
— Мы кое-что придумали! — сказала фигура. — Мы устроим в его ползу благотворительный базар вроде того, что проводят знакомые старшей сестры мисс Блэйк в пользу деревенской церкви.
С этими словами привидение удалилось, а Освальд, убедившись, что Дикки уже спит, повернулся на другой бок и через минуту-другую тоже погрузился в сон. Ему снились Козлы, только они были гораздо крупнее обычных — каждый величиною с паровоз — и могли запросто звонить в колокол, дотягиваясь мордой до верхушки церковной колокольни. Освальд и впрямь пробудился от громкого звона, но это был обычный утренний сигнал к подъему, и звонил в колокольчик никакой не Козел, а всего-навсего Сара, наша служанка.