Сказки из кошмарного сундучка
Шрифт:
Первая быстрая часть:
Жизнь слепая штука, подлая гадюка
Заплетает кольца на моей душе
Не кричи так громко, и не плачь так звонко
Всё равно не слышно в этой темноте
Ничего не будет, жизнь всё позабудет
Оставляя лишь морщины на лице
Вторая медленная часть:
Жужжание хирургической пилы
Оценишь только я и ты
Из потрохов мы свяжем гроздь
И в крышку вдалбливаем гвоздь
Будь моей жертвой, собакой, свиньёй
Тогда перестанешь ты быть пустой
Это я был в той кожаной маске
Я серый волк, ты в моей сказке
И всё повторялось заново, по кругу. Первая часть за ней вторая и опять первая. Очень и очень. Молодцы ребята, постарались.
Окончания концерта публика не дождалась, раскрепостившись до любовного всеядия, замутила оргию. Молоденькие пьяные давалки, угар и групповой блуд. Мне не терпелось к ним присоединиться, я даже выбрал себе одну крашенную в цвет пламени ночного костра миниатюрную красотку, но сначала мне требовалось отлить. Пиво может подпортить впечатления от плотских утех. Я встал и отправился на поиски туалета. На первом этаже места отправления естественных потребностей не обнаружил. С сожалением посматривая на постанывающую братию, миновал зал первого этажа, скорее вбежал по лестнице наверх. Мочевой пузырь давал о себе знать, его будильник надрывался, прося отпереть крантик запора, выпустить из него лишнюю жёлтую жидкость. Сунулся в одну комнату, в другую: нет белого друга и всё. Как назло, когда нужен унитаз, его днём с огнём не сыщешь. Коридор завернул в левый аппендикс и упёрся в чёрную дверь. Ну, может, хоть здесь отолью. Нет.
Небольшая комната-кабинет – личное убежище хозяина дачи. С самого начала вечеринки я не видел племяша: так был увлечён концертом, что совсем о нём забыл: да никого из его гостей вообще не волновало его отсутствие. А зря. Я его нашёл и сначала пожалел, что не обхезался прямо во время секса, наплевав на позывы к мочеиспусканию, там – внизу. Племянник убитого художника сидел в чёрном деревянном кресле с высокой спинкой, обтянутом тёмно-коричневой позолоченной кожей. У него было перерезано горло от уха до уха. На коленях трупа лежала книга. Я с первого взгляда определил, что та самая, так долго нами разыскиваемая Книга. Вот тебе и прожигатель жизни, ай да племяш. Кто же тебя убил? Подойдя ближе, я обнаружил у правой ножки кресла нож с белой костяной ручкой, заляпанный кровью. Вдруг я спугнул убийцу? Или это племяш сам так строго себя наказал…
Крови натекло на ковёр и его одежду достаточно, но ни одна её капля не попала на обложку Книги. Меня к ней тянуло, так и подмывало взять её в руке и открыть. Книгу я взял. Тяжёлая. Открыть? И начать читать прямо здесь, рядом с трупом?! Правильно!.. Нет, надо быть выдержаннее. Могут застукать. Что я тогда скажу? Спрятав под свитер книгу, я уж было совсем собрался уходить, но что-то меня останавливало. Ах да: нож с красивой резной рукоятью. Что она там из себя изображала? Присев на корточки, склонил голову, чтобы лучше рассмотреть. Волк разевал пасть, а из неё врозь торчали ступни человеческих ног образуя упор у начала обоюдоострого лезвия; хвост зверя, свернувшись в кольцо, неизвестный резчик превратил в круг ограничителя на другом конце рукоятки. Вещь. Жалко такую оставлять ментам. Обтерев с ножа кровь о джинсы племяша, забрал его с собой.
Моего ухода озабоченные участники оргии, к которым присоединились и мои знакомые музыканты, не заметили. Труп хозяина дачи гости нашли только следующим утром. К тому времени я уже начал обучение.
Вернувшись поздно ночью домой, я первым делом, защищая себя от внезапного любопытства родителей, забаррикадировался у себя в комнате. О сне не могло быть и речи. Книга требовала моего к ней внимания. Положил её на письменный стол, сел, пристроил по бокам от Книги ладони. Руки слушались меня плохо, пальцы дрожали. Я подышал, приказал себе успокоиться. Не помогло. Прикоснулся к обложке: еще когда Книга лежала за пазухой, прижимаясь к животу, она мне показалась очень холодной, теперь же мои пальцы словно прикоснулись к куску сухого льда. Открыл. Получилось так, что Книга распахнулась не на первой странице, а ближе к середине. В маленьком окошке иллюстрации на правой странице разворота, в правом углу была нарисована дорога, уходящая в чёрно-красное пятно, светящееся вдалеке. Значки незнакомых мне букв складывались в слова неизвестного мне языка и смысла. Ничего и близко похожего на португальский язык. Ещё один миф растаял утренним туманом под напором света фар неопровержимых фактов. Тем не менее, я пытался читать. Не знаю как, но до меня стал доходить смысл описываемых явлений, ритуалов, мыслей, идей, способов и методов. Единственное объяснение – Книга читала сама себя моими глазами.
Потом произошло что-то очень важное, но что именно я не помню. Моя память угодила в провал чёрного шума. Когда на рассвете я пришёл в себя, Книги у меня уже не было. Потеря, не подлежащая компенсации. Возведённая мной баррикада у двери цела, окна и даже форточка закрыты, а Книги нет. Плохо. Зато я точно узнал, как мне действовать дальше, чтобы получить от хозяина вознаграждение – индульгенцию на греховодить.
Мой школьный дружок Серёжа жил в соседнем доме. Из школы он ушёл в колледж, и в отличие от меня к двадцати одному году уже имел стабильный заработок, трудясь технологом на каком-то там заводе за городом. Вставал он каждый день в шесть утра, прогревал свой Рено Логан и ехал вкалывать, а к девяти вечера возвращался. И так каждый будний день! Повеситься можно. Раньше мне с ним было весело: вместе ходили на концерты люцифер-групп, слушали музыку, бесились, а начиная с шестнадцати лет Серёжа мне наскучил своей однобокой законопослушной преснятиной. Для него наша атрибутика была просто атрибутикой и ничем больше. Повзрослев, он поменял мировоззрение и стал посещать РПЦ. Во Христа он, естественно, не верил, но так ведь принято в нашей стране. И, проезжая мимо церкви, всегда крестился. На таких "верующих" товарищей можно лишь улыбнуться. Мне кажется, для бога лютая ненависть врага важнее такой веры. Ладно, он выбор так и не сумел сделать, тем самым, всё-таки, его совершив. Контакта с ним я не терял, заходил в гости полюбоваться, получить порцию мотивации, чтобы никогда не становиться таким как он.
Сегодня суббота, а значит, Серёжа дома. Экспроприировав у отца в холодильнике четыре бутылочки пива (родители проспят, как минимум, ещё пару часов), забрав из тайника, сделанного мной в подоконнике, все мои сбережения (двадцать пять с половиной тысяч рублей), пошёл проведать друга. Да и не забыл прихватить несколько дисков с моей любимой классикой. Дорога обещала быть длинной, долгой, ветвистой, изворотливой. Семь часов утра даже летом не самое лучшее время для посещений друзей. Но мне было надо. Серёжа либо дрых один в квартире (родители на даче), либо, что более вероятно, лежал в обнимку со своей девушкой Ирой.
Открыли мне не сразу. Пришлось помучить звонок. Через три минуты беспрестанного трезвона, разозлившийся из-за насильственного вмешательства в его дела с Морфеем Серёжа резко распахнул дверь и в глазок не взглянул, молодец какой. Растрёпанный, красный, как помидор, Серёжа раззявил пасть, чтобы что есть мочи рявкнуть, когда увидел, кто к нему пришёл. Немного поостыв, он спросил:
– Ты чего так рано-то? Случилось чё?
Я показал ему упаковку пива и сказал:
– Извини, друг, очень надо.
– Давай через часика три приходи.
– Не могу, уезжаю. Надолго. Пришёл с тобой попрощаться.
– Понимаешь, я не один, – замялся Серёжа.
– Ира?
– Ну да. Я…
– Ладно, мы тихо на кухне посидим, пускай спит, – говоря, я вошёл в прихожую и разулся. Не слушая его дальнейшего нытья, я прямиком отправился на кухню.
Расположившись за столом, скрутил пробки на бутылках. Увидев, что от меня не избавиться, Серёжа достал бокалы. Ему я налил, а сам по-босяцки пил из горлышка.
– Куда отправляешься?
– Далеко, отсюда не видать. Решил мир повидать, поеду автостопом.
– С чего это такая идея у тебя?
– Из института меня выперли, пора на работу устраиваться. Летом начинать горбатить для меня не вариант. Прокачусь дорогой длинной в два месяца в сторону моря, а в сентябре выйду трудиться.
– Давно пора, Рома. Хватит в чёртиков играть, – закачал головой, со значением, дрессированный Серёжа.
Про свои дела в семье я ему не рассказывал: он вообще про мои дела вне стен института ничего не знал, по-прежнему воспринимая меня как уличного поклонника музыки определённого толка, известного, как Сепсис. Отлично, такой глупой доверчивостью грех не воспользоваться.