Сказки народов СССР
Шрифт:
— Что же, — говорит старший брат, — раскопали мы землю, не пустовать же ей! Давайте посадим на этой земле виноградные лозы.
— Верно! — говорят братья. — Хоть не даром пропадут наши труды.
Посадили они виноградные лозы, стали ухаживать за ними. Немного времени прошло — разросся у них прекрасный виноградник. На лозах тяжёлые гроздья, как золото, рдеют.
Собрали братья богатый урожай. Оставили себе сколько нужно, а остальное продали, много денег получили.
Тогда сказал старший брат:
— Вот вам, братья, и горшок с золотом, о котором нам перед смертью отец говорил. Недаром мы раскопали
— Верно! — ответил средний брат. — Будем каждый год трудиться на нашей земле — будет она давать нам золото.
С того времени братья дружно работают, и каждую осень находят они тот самый горшок с золотом, о котором говорил им отец.
БАРИН И ПОВАР
Жил на свете барин. Барин как барин. Не хуже других и не лучше. Однажды собрался он покататься в своей новой коляске, да перед тем как выехать, позвал повара и приказал ему зажарить к обеду гуся.
— Только смотри, не толкнул бы тебя грех съесть хоть кусочек этого гуся! А не то знаешь, что будет? Велю связать тебя, словно мешок с сеном, и бить, пока ты, как лягушка, к земле не прилипнешь. Понял?
— Понял, барин.
— Так вот, намотай это себе на ус. И чтобы гусь был готов как раз к моему возвращению. И чтобы не подгорелый был и не жёсткий, не горячий и не холодный, а такой, чтобы во рту таял и чтобы душа радовалась. Понял меня?
— Понял, барин.
Барин уехал, а повар взялся за гуся. И уж так зажарил его, что не придраться. Со всех сторон гусь зарумянился. Корочка на нём золотистая. Поглядеть, — так прямо слюнки текут.
Не удержался повар, — видно, толкнул его грех под руку, — отрезал он одну гусиную ножку и съел.
А барин вернулся с прогулки и велел подавать обед. Уплетает он гуся за обе щёки и вдруг видит — второй-то ножки у гуся нет!
От злости барин чуть не лопнул.
— Ах, вот ты какой! — кричит он на повара. — Ладно же, проучу я тебя, да так, что тебе звёзды зелёными покажутся. Ведь я, кажется, запретил тебе есть гуся? А?
— Запретил, барин.
— Так как же ты посмел целую ножку съесть?
— А я и не ел, барин!
— Как это не ел? А где у гуся вторая ножка? — кричит барин. — Кто вторую ножку съел, чтоб тебя самого черви съели?!
— Да что ты, барин, гусь-то ведь одноногий!
Барин прямо из себя выходит.
— Ты что голову мне морочишь! Где это видано, чтобы гусь одноногий был?
— А вот пойдём к пруду, — сам и увидишь!
— Пойдём, — говорит барин, — только если ты наврал, так знаешь что с тобой будет? Да я… Да я сам не знаю, что я с тобой сделаю!
Пошли они к пруду, где паслись гуси.
А день был жаркий, солнце так и палит. Гуси вошли в воду, на одной ноге стоят, другую под брюшко подобрали и щиплют на себе перья.
— Ну что, барин, видишь, чья правда? — спрашивает повар. — У гуся-то одна нога.
— Ах ты, мошенник! —
Гуси испугались, шлёп на вторую ногу и разбежались по берегу — кто куда.
— Ну, чья правда? — спрашивает барин. — Сколько у гуся ног?
А повар в ответ:
— Так надо было, барин, и тому гусю, жареному, крикнуть: пшт!.. И он со страху высунул бы вторую ногу!
Барин даже глаза вытаращил. Стоит — слова сказать не может, словно подавился этой самой гусиной ногой.
А повару с тех пор он всё давал есть со своего стола.
МУДРЫЙ ЖИРЕНШЕ И КРАСАВИЦА КАРАШАШ
В давние времена жил мудрец, по имени Жиренше-Шешен. Ум этого человека был глубок и беспределен, как море, речь текла из его уст, подобно песне соловья. Но, несмотря на все свои достоинства, был Жиренше беден, как никто в степи; лачуга его была так убога, что когда он ложился, то ноги его торчали за порогом, а в ненастную погоду ветер и дождь свободно проникали в неё сквозь множество щелей.
Как-то раз ехал Жиренше с товарищами по степи. День клонился к вечеру, и всадники торопили коней, чтобы засветло добраться до жилья.
Вдруг путь им пересекла широкая степная река. На том берегу реки лежал аул[2], а на этом несколько женщин собирали в мешки кизяк.
Подъехав к ним, всадники учтиво поздоровались и спросили, как переправиться через реку.
Тогда из толпы женщин вышла молодая девушка, которую подруги называли красавицей Карашаш. Было на ней ветхое, заплатанное платье, но вся она сияла невиданной красотой: глаза у неё были, как звёзды, рот — как месяц, а стан — точно стройная и гибкая лоза.
— Есть два брода, — сказала девушка. — Тот, что налево, — близок, да далёк; тот, что направо, — далёк, да близок.
И она указала две тропинки, ведущие к бродам.
Один лишь Жиренше понял слова девушки и повернул коня направо.
Через некоторое время он увидел брод. Дно здесь было песчаное, вода мелкая. Он без труда переехал реку и быстро доскакал до аула.
А товарищи его выбрали ближний брод и вскоре раскаялись в этом. Не достигли они и середины реки, как кони их глубоко увязли в тине, и им пришлось спешиться на самом глубоком месте и с поводом в руке, пешком, брести к берегу. Уже смеркалось, когда, мокрые и озябшие, въехали они в аул.
Жиренше остановил коня у крайней кибитки. Это была самая бедная кибитка[3] в ауле, и он сразу догадался, что она принадлежит родителям той девушки, которая указала ему брод. Жиренше дождался товарищей, и лишь только всадники сошли с коней, как навстречу им вышла мать Карашаш и попросила их быть гостями её семьи.
Они поблагодарили добрую женщину и вошли в кибитку.
Внутри кибитка была так же бедна, как и снаружи. Вместо ковров хозяйка постелила гостям сухие шкуры шерстью вверх.