Сказки роботов
Шрифт:
Король подал знак, и мудрецы услышали железную поступь: палачи окружили их у ступеней трона, обнажённые мечи сверкали как пламя. Встревожились мудрецы и давай подталкивать друг друга локтями — кому же хотелось навлечь на себя государев гнев и подставить голову под топор? Наконец заговорил первый:
— Король и господин мой! Без сомненья, всего удивительней в целом Космосе, видимом и невидимом, история звёздного племени, именуемого в летописях наоборотами. Уже на заре своей истории наобороты делали всё совершенно иначе, нежели прочие разумные существа. Предки их поселились на Урдрурии, планете, знаменитой своими вулканами; каждый год она рождает горные гряды, сотрясаясь в ужасных судорогах, от которых рушится всё. И в довершение этих бед заблагорассудилось небесам пересечь орбиту Урдрурии большим Метеоритным Потоком; двести дней
И сказал второй: «Нужно сделать иначе. Если земля разинет свой зев широко, то проглотит и конус, а косо падающий метеорит пробьёт его бок. Идеальной будет форма шара. Если земля начнёт дрожать и перекатываться волнами, шар откатится сам; а падающий метеорит ударится о его круглый бок и соскользнёт по нему; преобразившись так, мы покатимся в лучшее будущее».
И сказал третий: «Шар точно так же может быть сокрушён или проглочен, как любая материальная форма. Нет такого щита, которого не пробьёт меч достаточно мощный, и нет меча, который не зазубрится на твёрдом щите. Материя, братья, это вечные перемены, непостоянство и пертурбации, она непрочна, и не в ней надлежит обитать существам, действительно разумным, но в том, что неизменно, вечно и совершенно, хотя и посюсторонне!»
«А что же это такое?» — спросили прочие мудрецы.
«Отвечу не словами, но делом», — молвил третий мудрец. И у них на глазах принялся раздеваться; снял одеяние верхнее, усыпанное кристаллами, и следующее, златотканое, и исподнее, из серебра, снял крышку черепа и грудь, и чем дальше, тем быстрее и тщательней раздевался, от шарниров перешёл к муфтам, от муфт к винтикам, от винтиков к проводочкам, а там и к мельчайшим частицам, пока не дошёл до атомов. И начал лущить свои атомы, и лущил их так споро, что не было видно уже ничего, кроме исчезновения да пропадания; но действовал столь искусно и столь проворно, что после раздевания на глазах изумлённых сотоварищей остался в виде идеального своего отсутствия, в виде изнанки столь точной, что она обретала новое бытие. Ибо там, где прежде имел он один атом, теперь у него не было одного атома; там, где только что было их шесть, появилась нехватка шести атомов, а вместо винтика возникло отсутствие винтика, зеркально точное и ничем от винтика не отличающееся. Короче, становился он пустотой, упорядоченной точно так же, как прежде была упорядочена его полнота; и было небытие его не омрачённым ничем бытием: до того он был проворен и ловок, что ни одна частица, ни один материальный пришелец не осквернили своим вторженьем его идеально отсутствующего присутствия! И прочие видели его как пустоту, сформированную в точности так же, как и он минутою раньше, глаза его узнавали по отсутствию чёрного цвета, лицо — по отсутствию голубоватого блеска, а члены — по исчезнувшим пальцам, шарнирам и наплечникам. «Вот так, братья, — молвил Сущий Несуществующий, — путём воплощения в небытие обретём мы не только невиданную живучесть, но и бессмертие. Ведь меняется только материя, небытие же не следует за ней по пути постоянной изменчивости, значит, совершенство обитает не в бытии, а в небытии, и второе надлежит предпочесть первому!»
Как решили они, так и сделали. И стали наобороты племенем непобедимым. Жизнью своей обязаны они не тому, что в них есть, ибо в них ничего нет, а лишь тому, что их окружает. И ежели кто-нибудь из них входит в дом, то увидеть его можно как домашнюю неполноту, а ежели вступает в туман — как локальное отсутствие тумана. Изгнав из себя материю, ненадёжную и переменчивую, они невозможное учинили возможным…
— А как же они путешествуют в космической пустоте? — спросил Глобарес.
— Только этого они и не могут, государь, ибо внешняя пустота слилась бы с их собственной и они перестали бы существовать как локально упорядоченные несуществования. Потому-то они неустанно оберегают чистоту своего небытия, пустоту своих естеств и в таковом бдении проводят время — а называют их также ничтоками, или небывальцами…
— Мудрец, — молвил король, — твою историю мудрой не назовёшь: возможно ли разнообразие материи заменить единообразием небытия? Разве скала подобна дому? А между тем отсутствие скалы может принять такую же форму, что и отсутствие дома, значит, то и другое становится как бы одним и тем же.
— Государь, — защищался мудрец, — имеются разные виды небытия…
— Посмотрим, — сказал король, — что случится, когда я велю отрубить тебе голову: станет ли её отсутствие присутствием, как ты полагаешь? — Тут премерзко засмеялся монарх и дал знак палачам.
— Государь! — закричал мудрец, схваченный стальными их пальцами. — Ты соблаговолил рассмеяться, значит, моя история возбудила в тебе весёлость, и ты по уговору должен меня помиловать.
— Нет, это я сам себя развеселил, — ответил король. — Разве что мы уговоримся вот как: ежели ты добровольно выберешь смерть, твоё согласие позабавит меня и я исполню твоё желание.
— Согласен! — крикнул мудрец.
— Ну так казните его, коли сам просит! — повелел король.
— Но, государь, я согласился ради того, чтобы ты меня не казнил…
— Раз уж согласился, надо тебя казнить, — пояснил король. — А ежели ты не согласен, значит, не развеселил меня и всё равно надо тебя казнить…
— Нет, нет, наоборот! — закричал мудрец. — Если я согласен, ты, развеселившись, должен меня помиловать, а если я не согласен…
— Ну, хватит! — сказал король. — Палач, принимайся за дело!
Сверкнул меч, и отлетела голова мудреца.
Наступила мёртвая тишина, а затем отозвался второй мудрец:
— Король и господин мой! Удивительнейшее из всех звёздных племён, без сомненья, народ полионтов, или множистов, именуемых также многистами. Каждый из них имеет, правда, одно лишь тело, зато ног тем больше, чем выше он саном. Что же касается голов, то их носят по обстоятельствам: в любую должность у них вступают с приличествующей ей головой; бедные семьи довольствуются одной головой на всех, а богачи собирают в сокровищницах самые разные, для всякой надобности: головы утренние и вечерние, стратегические, на случай войны, и скоростные, если нужно поторопиться, а равно холодно-рассудительные, вспыльчивые, страстные, свадебные, любовные, траурные; короче, они экипированы для любой оказии.
— Это всё? — спросил король.
— Нет, государь! — ответил мудрец, видя, что дела его плохи. — Множисты называются так ещё и потому, что все до единого подключены к своему властелину и, если большая их часть сочтёт его деяния вредными для общего блага, оный владыка теряет устойчивость и рассыпается на кусочки…
— Банальная идея, чтобы не сказать — цареборческая! — хмуро заметил Глобарес. — Коль скоро ты, старче, столько наговорил мне о головах, может, ответишь, казню я тебя или помилую?
«Если я скажу, что казнит, — быстро подумал мудрец, — он так и сделает, поскольку разгневан. Если скажу, что помилует, то удивлю его, а если он удивится, то должен будет сохранить мне жизнь по уговору». И сказал:
— Нет, государь, ты не предашь меня казни.
— Ты ошибся, — молвил король. — Палач, принимайся за дело!
— Но разве я не удивил тебя, государь? — кричал мудрец уже в объятиях палачей. — Разве ты не ожидал скорее услышать, что предашь меня казни?
— Твои слова не удивили меня, — ответил король, — ведь их диктовал страх, что написан у тебя на лице. Довольно! Снимите эту голову с плеч!
И покатилась со звоном по полу ещё одна голова. Третий мудрец, самый старший, взирал на всё это в полном спокойствии. Когда же король снова потребовал необычайных историй, промолвил:
— Государь! Я бы мог рассказать историю поистине необычайную, да только не стану — мне важнее открыть настоящие твои побуждения, нежели тебя удивить. И я заставлю тебя казнить меня не под жалким предлогом забавы, в которую ты пытаешься обратить смертоубийство, но так, как свойственно твоей природе, которая, хоть и жестока, потрафлять себе отваживается лишь под прикрытием лжи. Ты намерен казнить нас так, чтобы после сказали: король-де казнил глупцов, не по разуму именуемых мудрецами. Я же предпочитаю, чтобы сказали правду, и поэтому буду молчать.