Сказки с крыш
Шрифт:
Когда представление кончилось, он отозвал Фухха в сторонку и долго молчал, глядя на недоумевающего котенка.
— Знаешь, малыш, — сказал он, наконец. — Это моя трубка и мне без неё очень грустно. Ты можешь вернуть трубку?
Фухх задумался. А вдруг он разучится делать фокусы и веселить зрителей, снова станет никому не нужным, придется воровать рыбу, клянчить кусочки у слащавых старух? «Пусть докажет, что это его трубка» — мысленно зашипел прежний вредный Котенок. Но Фухх помотал головой — будь что будет.
— Возьми, — протянул он волшебнику вишневую трубку. — Пускай пузыри сколько хочешь.
На усталом лице волшебника засияла улыбка.
— Глупый
— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — удивился Котенок.
— Я же волшебник! Погоди-ка… Абра-кадабра-бумс!
Волшебник тоже боялся — вдруг у него не получится, вдруг его чудеса прокисли и испортились навсегда? Но нет — в рыжих лапках Котенка оказалась чудесная полосатая словно радуга трубка. Курить из неё, конечно же, было нельзя (будем честны, табак действительно вреден всем на свете, кроме волшебников), а вот для выдувания пузырей она подходила как нельзя лучше.
Счастливый Котенок тут же устроил внеочередное представление для всех желающих и долго-долго запускал в небо дракончиков, птиц и феечек. А волшебник сидел на крылечке волшебной башни, курил вишневую трубку, пускал колечки серебристого дыма и улыбался.
На следующий день он проснулся к обеду, нарядился в домашнюю мантию с дыркой на пузе, засаленный старый колпак на котором вместо помпона болталась ручная молния, и в таком виде, безмятежно попыхивая трубочкой, явился в Министерство. Ему очень хотелось наговорить плохих слов (таких плохих, что даже Котенок о них никогда не слышал) всем-всем-всем начиная с Министра, но он просто положил на стол заявление об уходе, выдул большое-большое колечко дыма и никогда больше не появлялся на службе. Наверняка он и сейчас сидит в своей башне, чинит чайники и сердечки, а каждый вечер выходит на крылечко, подымить трубкой и подумать о восхитительной чепухе.
…Вся мудрость мира не стоит колечка дыма из старой трубки…
Пятнадцатая сказка
Гражданин Н. начал рисовать, когда врач запретил ему лазить в горы. Вот просто так — пришел провериться в марте, а ему — оп, и всю карточку записали плохими словами, выдали пачку таблеток и сказали — покой, полный покой. Жена гражданина Н. очень обрадовалась — покой вдвоем с мужем казался ей райскими кущами. Опять же деньжищ на те горы уходила уйма. Дочь гражданина Н. тоже обрадовалась — она всегда беспокоилась, когда папочка лез в гости к этим ужасным лавинам и возвращался в компании грубых бородатых мужчин. Друзья гражданина Н. огорчились всерьёз, но не слишком надолго — их ждал очередной маршрут. А гражданин Н. остался в городе.
Он примерно ходил на работу, по вечерам гулял с собакой по аллейкам укромного парка, кушал мороженое, кормил голубей, неуверенно улыбался щекастым детишкам — и совершенно не знал, куда девать свободное время. Горы чудились ему в бугристых спинах грозовых туч, острых крышах домов, снились по ночам — тогда он стонал и брыкался, воображая, что повис на страховке над пропастью.
На чердак он попал по делу — выносил куда подальше старое зеркало. Жена ворчала, мол выбрасывать нехорошо. Был ясный день, солнце било сквозь мутные стекла — и гражданин Н. замер, пораженный игрой теней. Первую свою картину он написал тут же, пальцем в пыли — горный силуэт, луна и цепочка следов по склону. Потом, тайком от всех, притащил на чердак карандаши, детские краски дочери и рулон желтоватого ватмана, давным-давно купленного для чертежей. Мольберт гражданин Н. на скорую руку сколотил из какого-то ящика. И повадился рисовать каждый день, когда находил хоть полчасика свободного времени. Он писал горы, горы и горы — снегопады, лавины, высокие звезды, низкие облака, горных баранов, острозубые ледники, портреты товарищей — и как всякий настоящий художник умилялся каждой новой работе.
Когда картины перестали помещаться на стенах, гражданин Н. решил сделать сюрприз. Он развесил экс-по-зи-ци-ю из самых любимых работ, отгородил её занавеской и позвал на чердак жену и дочку, обещая что-то особенное. Подождал, пока те поднимутся, зажег свечи — много-много свечей. Попросил «зажмурьтесь», отдернул занавеску.
— Вот!
Жена и дочка смотрели во все глаза, их лица были одинаково удивленными.
— Папа, что это? Ты пошутил, да? — спросила дочь.
— Это мои картины, — сказал гражданин Н.
— Это бумага, чистая бумага, — фыркнула жена. — Тоже мне сюрпризы. Иди лучше ведро вынеси!
Жена и дочка дунули на свечи, и ушли с чердака. Н. спустился за ними, озадаченный и удрученный.
На следующий день он позвал пару старых друзей-альпинистов посидеть вдали от болтливых женщин. Они залезли на чердак с гитарой и бутербродами, пели песни, называли друг друга «старик» и хлопали по плечам. Гражданин Н. ничего не спрашивал, только следил — друзья картины тоже в упор не замечали.
Для чистоты эксперимента он позвал дворика-таджика с первого этажа, дал ему денежку и велел говорить: что тот видит на стенах. Ни-че-го.
Гражданин Н. страшно расстроился, даже заболел и две недели не ходил на работу. Но потихоньку пришел в себя, закрыл больничный — и снова стал рисовать. Только немного изменил стиль — горы стали фиолетовыми и синими, присыпанными белой пылью штукатурки, солнце и луны отрастили золотистые языки, а в прозрачных до ясности небесах носились алые птицы. Старенькие акварельные краски ложились на бумагу сочными мазками и словно бы светились изнутри. Жаль, что никто кроме художника не мог их видеть…
Когда однажды поутру он нашел на чердаке маленькую горбатую девочку в несуразном наряде, замершую в восхищении перед его работами, гражданин Н. удивился ещё раз. Сомнений не было — картины оказывается, можно разглядеть, просто не все их видят. Значит, он не сумасшедший. От счастья он разрешил девочке выбрать в подарок любую из его картин (та взяла маленький синий пейзаж с водопадом), угостил её конфетами и разрешил приходить сколько хочется, любоваться. «А с подружками можно?» — спросила девочка. «Конечно!» согласился гражданин Н.
Как вы уже поняли, девочка была феечкой, горбом под одеждой смотрелись спрятанные крылышки, и на чердаке она тоже оказалась неспроста. Она была феечкой чердачного окна и должна была следить за чистотой стекол, щелями на оконных рамах и порядком вообще. А вместо этого на чердаке царил сумрак, а феечка проводила время в свое феечковое удовольствие — танцевала на балах, лакомилась пирожными, любовалась на облака и пролетающих птиц, играла в салки с чердачными кошками, перебирала осенние листья и рисовала ангелов. Да-да, наша феечка тоже была художницей — но очень стеснялась своих рисунков и никому их не показывала. Поэтому она так обрадовалась, когда гражданин Н. поставил мольберт на чердаке, а потом просто влюбилась в его работы. Будем честны, феечки относятся к человеческому искусству с некоторым презрением, считая, что людям не дано видеть сути вещей. Но работы гражданина Н. оказались совсем другими — может быть потому, что были невидимыми.