Сказки старого Вильнюса II
Шрифт:
Но потом наступало очередное солнечное утро, капучино в кафетерии Экономического университета оказывался гаже, чем обычно, голова саботировала любую работу, а новые туфли желали пижонски цокать каблучками по тротуарам Старого города, и Юта, сердито хлопнув дверью кабинета, вылетала на улицу. Кофе! Кофе и сигарета. Хочу! Подумаешь — какая-то дурацкая старуха.
Однако как бы ни куражилась, при каждой встрече ужас снова охватывал ее. Неодолимый, сокрушительный. И какое же счастье, что не парализующий.
Так промаялась добрых два года, и маялась бы еще, если бы не шеф, улетавший в командировку накануне собственного юбилея. По этому случаю была открыта бутылка
Отказаться от выпивки было решительно невозможно, да Юта и не хотела отказываться, хотя заранее знала, что работать до вечера даже после одной рюмки будет непросто: пьянела всегда мгновенно, а потом столь же стремительно трезвела, зато похмелье затягивалось надолго. В исполнении Ютиного организма это было скорее приятное, чем мучительное, но совершенно нерабочее состояние.
Был, впрочем, способ быстро привести себя в порядок — эспрессо. Но не одинарный, даже не двойной, а тройной, густой, как горячий шоколад, горький, как дюжина раскаяний. Подумала: «В „Кофеине“ сегодня работает Зося, она знает, как надо, она мне сделает».
В кои-то веки отправилась в кофейню не украдкой, а получив благословление шефа, за которым как раз приехало такси. Шла, не торопясь, расслабленная, довольная, еще хмельная, а потому храбрая — не как обычно, вопреки собственной трусости, а почти по-настоящему.
Свернув в переулок, увидела безумную старуху и не столько испугалась, сколько рассердилась на нее — впервые за все время: «Да сколько же можно меня изводить?!» И когда та, приблизившись, снова принялась лопотать о Черном Ветре, Юта не стала отворачиваться, делая вид, будто происходящее ее не касается. Напротив, остановилась, хотя от ужаса потемнело в глазах. Спросила:
— Зачем вы мне это все время говорите? Пожалуйста, оставьте меня в покое. Какое мне дело до вашего Черного Ветра?
— Ну слава Богу, — внезапно обрадовалась старуха. — Спросила наконец-то!
Глаза у нее оказались совсем не безумные, вот что удивительно. Ясные, внимательные и очень спокойные, всем бы в ее годы такой взгляд.
— Если уж спросила, должна выслушать ответ, — сказала она. — Можешь не верить ни единому слову, но будь внимательна и запоминай. Черный Ветер всегда начинается в сумерках и дует где хочет, но в этом городе чаще, чем в прочих местах. Тому есть причины; впрочем, обсуждать их сейчас не время и не место. Когда дует Черный Ветер, мир выворачивается сновидениями наружу, время останавливается, вечность приходит в движение и все становится возможным, а каждый человек — тем, для чего рожден. О Черном Ветре все знают, но никто не помнит. Поэтому всем здесь знакома тоска о неведомом, ностальгия по тайной родине; утолить ее очень легко, дождавшись нового ветра, но узнать, что утолил, — почти невозможно. Чтобы запомнить, кем ты был и как жил при Черном Ветре, надо все время, пока он дует, держать во рту два камешка — один со дна Вильни, другой — из Вилии. [22] Добыть их несложно, подойдут любые, никаких особых правил тут нет, но лучше брать помельче, чтобы не очень мешали.
22
Вилия — польское и белорусское название реки Нерис, притоком которой является речка Вильня (Вильняле).
Все это время Юта ошеломленно молчала, удивленная скорее собственным бесстрашием, чем старухиными речами. Однако, собравшись с силами, снова спросила:
— Но почему вы говорите все это именно мне?
— Да потому что мы с тобой давние подружки, — улыбнулась старуха. — Когда дует Черный Ветер, нас водой не разольешь. А когда ветра нет, я по тебе скучаю. Но ты ничего не помнишь, и не могу сказать, что это делает тебя счастливой. Вечно высматриваешь неведомо кого на другой стороне улицы и в темных углах квартиры. То и дело заводишь новые дружбы и так же быстро их обрываешь — все тебе не то и не так. И подолгу смотришься во все зеркала, хоть и считаешь себя некрасивой. Втайне надеешься, что однажды из зеркала вместо твоего отражения выглянет — кто? Правильно, этого ты сама не знаешь. И не узнаешь, пока не придет Черный Ветер. А после забудешь опять.
Стояла как громом пораженная. Чего угодно ожидала от жуткой старухи, но такого поворота предвидеть не могла.
Интересно, как она угадала? Про темные углы и зеркала? Особенно про зеркала. О таком самым близким людям не рассказывают. О подобных вещах вообще не принято говорить. Даже с собой.
Подумала: «А может быть, ей и угадывать не пришлось? Потому что вообще все люди таковы? Одинаковые именно в этом вопросе? Тычемся во все темные щели, заглядываем в зеркала, как в чужие окна, ищем там неведомо что. То, чего нет. И всякий раз обламываемся. И никогда об этом не говорим. Чтобы, не дай бог, не договориться до того, что это — самая правдивая правда о нас. А не безобидное временное помрачение, следствие бесконечного числа мелких стрессов, помноженных на пресловутое экзистенциальное одиночество, которое и есть жизнь».
И тут же устыдилась своих мыслей, словно сумасшедшая бабка могла их прочитать. Пробормотала:
— Я, наверное, лучше пойду. Если вы не против.
— Конечно, — согласилась старуха. — Только еще одно, напоследок. Если однажды — просто из любопытства или еще по какой-то причине — захочешь узнать, что бывает, когда дует Черный Ветер, и станешь всюду носить с собой два заветных камешка, гадая, не пришло ли время совать их за щеку, тебе пригодится моя подсказка. У Черного Ветра много вестников, но самая верная примета такова: уходит боль. Любая. И душевная маята, и телесная мука исчезают, словно не было их никогда и быть не могло. Это, кстати, чистая правда. Боли не существует, она — иллюзия, зато настолько достоверная, что с возрастом все мы начинаем думать, будто боль — единственная правда, данная нам тут. Но под напором Черного Ветра эта иллюзия развеивается первой. А за ней и все остальные. И город погружается в сон, который и есть наша подлинная жизнь. Ради него имеет смысл терпеть всю эту маяту, которая, в сущности, всего лишь топливо для сновидений. Отличное, надо сказать топливо, грех жаловаться.
От старухиных речей кружилась голова. «Господи, помоги устоять на ногах, — подумала Юта. — Просто не упасть. Больше ни о чем не прошу».
— Тяжело тебе со мной, — вздохнула старуха. — Ступай, я тебя больше не потревожу. Все, что надо, ты уже знаешь. Дальше — сама.
Не обманула. Сколько Юта с тех пор ни бегала в «Кофеин» кратчайшей дорогой, старухи в переулке Пасажо не было. Сперва особо не радовалась, памятуя, чем обычно заканчиваются такие светлые периоды: только как следует расслабишься, поверив, что бабку наконец-то заперли в дурдом, а она снова тут как тут. С отвычки еще и жутче, чем обычно. Врагу не пожелаешь. Бррр.
Однако время шло, город взорвался вишневым и сиреневым цветом, одумался, укрылся пыльным зеленым бархатом лета, успокоился, согрелся, потускнел. Начался и закончился отпуск, на который, как всегда, копила полгода, с Рождества, осыпались августовские звезды, за ними — кленовые листья, зарядили осенние дожди, а старухи все не было, и Юта наконец поверила, что ее персональный кошмар остался в прошлом. Больше никаких страшных старух, никакого Черного Ветра, а заодно — Гроба-На-Колесиках и Красной руки.