Сказки старого Вильнюса III
Шрифт:
– Ну как это – не доищешься? – Тома почти всерьез возмущен. – Еще чего не хватало – кофе без огурца пить. Какой в нем тогда смысл?
– Никакого, – кивает Беата. – Но сон есть сон, там все всегда шиворот навыворот, ты знаешь. И у меня такое ощущение, что я еще не проснулась окончательно. Поэтому все перепуталось, особенно простые факты, о которых никогда не задумываешься, потому что они и без наших раздумий есть и будут всегда, сами собой разумеются – небо над головой, земля под ногами, полуденная луна, обязательный огурец к кофе и все в таком роде.
– Значит тебе снился страшный-страшный кошмар
И смеется так заразительно, что Беата тоже не может удержаться от улыбки, чего доброго сейчас расхохочется, а это, будем честны, некстати. Рассмеяться – значит окончательно проснуться, в этом смысле, рассмеяться даже хуже, чем сосредоточиться, вот в чем штука.
Поэтому надо держать себя в руках.
– Тем не менее, это был очень хороший сон, – говорит Беата. – Не то чтобы там происходили какие-то особенные события. Они были вполне обычные, по крайней мере, казались таковыми, пока я спала. Но это совершенно точно был сон про счастье. Просто счастье, и все. Беспричинное. Нет, не так! Не беспричинное. Счастье как норма. Как некоторый обязательный общий фундамент, как способность ходить, или чувствовать ладонью цвет всякой поверхности, к которой прикоснешься, как, не знаю, наличие головы. Родился человеком, значит у тебя есть голова, и ты счастлив, поехали дальше.
– Я знаю такие сны, – кивает Вера. – Я тоже иногда… Ох! Потом так не хочется окончательно просыпаться. Как же я тебя понимаю.
У Веры ярко-рыжие волосы и такие же вены, не голубоватые, а оранжевые, как будто вместо крови по ним течет апельсиновый сок. Нет, не так. К черту «как будто». Будем честны, густой ароматный оранжевый сок действительно течет по Вериным жилам, и вот прямо сейчас сочится из правого виска, тонкий ручей впадает в апельсиновую реку, узкую, бурную и ароматную, на ее берегу так сладко дышится, так уютно сидится, так привольно бездельничается в час пополудни с чашкой лазурного кофе без молока в холодных от счастья руках.
– Вот-вот, – вздыхает Беата. – Но будем честны, это уже случилось. Я уже проснулась, такие дела… Кстати, ты тоже была в этом сне. Только тебя там как-то иначе звали. И, кажется, ты была мальчиком. Или нет? Ай, неважно. Главное, это была ты, я точно знаю.
– Мальчиком? – хмурится Вера. – Ну хоть красивым, надеюсь?
– Конечно, – улыбается Беата. – Очень. Не факт, что именно мальчиком, но самым красивым в мире, клянусь.
– Тогда ладно, на таких условиях я согласна тебе сниться, – смеется Вера, да так заразительно, что Беата тоже не может удержаться от улыбки.
Стоп. Это, кажется, уже было. Или будет когда-нибудь потом? Где, когда, при каких обстоятельствах?
Будем честны, Беата. Конечно, во сне.
– В самом первом сне было поле, – говорит Беата. – Радостное поле. То есть поле для радости. Люди приходят туда, чтобы радоваться вместе. Это такое особенное непростое занятие «радоваться вместе». Или даже искусство. Ну, как танцевать или петь, только без песен и танцев, ты понимаешь. То есть, там считается, что радоваться в одиночку
– Нет, что ты. – для пущей убедительности Йош мотает головой. – Мне очень интересно. Рассказывай, пожалуйста.
У Йоша серые глаза, яркие как речные камни, только они неизменны на его лице, которое всегда течет как речная вода, постоянно меняется, так что и запоминать черты нет смысла.
– Так вот, мне снилось, что мы с тобой гуляем по этому Радостному полю. И не просто гуляем, это и есть наша персональная, годами занятий отработанная партия в общей радости – гулять, держась за руки, глазеть по сторонам. И мы отлично справлялись! Будем честны, ни с одним делом в жизни я не справлялась так хорошо, как с этой прогулкой.
– Еще бы, – смеется Йош. – В этом деле мы с тобой и наяву асы.
– Только в этом сне ты был сам на себя не похож, – говорит Беата. – Ты вообще был девчонкой, представляешь?
– Ну ничего себе, – Йош притворяется возмущенным. – Видит во сне что попало, а я потом расхлебывай. Девчонка-то хоть хорошенькая?
– Очень! Рыжая, золотоглазая, с тонкими цыганскими руками, на которых гремели и сверкали десятки дешевых разноцветных браслетов. Но учти, звон ее побрякушек совершенно не мешал мне знать, что ты – это ты. И любить тебя как саму жизнь. Впрочем, во сне так оно и было, эта девчонка была моей жизнью, а я – ее, уже поэтому нам следовало держаться вместе. И нам это чертовски нравилось.
– Все-таки имей в виду на будущее, в чужих снах я предпочитаю выглядеть как наяву, – ухмыляется Йош. – Если это слишком скучно, можно добавить пару-тройку ангельских крыльев. Или, скажем, сияющий меч в руки и корону на голову – для солидности. И больше никаких отклонений от канона, пожалуйста.
– Я постараюсь, – говорит Беата. – Но во сне, сам знаешь, трудно за всем уследить. Оно ускользает, разбегается и превращается. Черт знает во что оно превращается, дружище Йош. Вот и сейчас…
Беата просыпается, уткнувшись носом в окно, от прикосновения холодного стекла ко лбу.
Там, за окном, улица Русу, там идет дождь и, ловко лавируя между струй, плывут небольшие серебристо-зеленые рыбы. Беата смотрит на рыб. «Не проснулась, – думает она. – Так и знала, я просто еще не проснулась».
Беата моргает. Рыбы исчезают. Дождь остается.
Будем честны, – думает Беата. – Никакого Йоша нет. И никогда не было. И Веры нет, и Томы. Как бы тебя ни звали, тебя все равно нет, и это, конечно, совершенно непоправимо, потому что без тебя жизнь лишается доброй половины смысла. Нет, не так. Не половины. Без тебя жизнь лишается всего своего смысла сразу, будем честны. Я это, конечно, переживу, не вопрос. Вопрос совсем иной: зачем?