Сказки старого Вильнюса III

Фрай Макс

Строго говоря, я до сих пор там сижу – в каком-то смысле. Который и есть единственный.

А потом время снова пошло, Наташка чувствительно стукнула меня кулаком по плечу, и я громко, совершенно не думая, что могу перебудить весь двор, начиная с собственных родителей, заорал: «Трульнгугунгунгук!» Но Наташкин голос все равно звучал громче, так что себя я почти не услышал. Однако не сомневался, что произнес заклинание правильно. Волшебное слово вылетело из меня само, я только рот открыл.

И тогда в животе стало горячо, а в голове светло, как будто там зажегся яркий белый бенгальский огонь, и я подумал – все, превратился. И несколько

секунд, часов или лет прислушивался к новым ощущениям – каково оно, быть звездой?

Но все это, конечно, просто от волнения. В какой-то момент я обнаружил, что по-прежнему сижу рядом с Наташкой на крыше, и вокруг темная-темная ночь, только горит, мигая, бледный лиловый фонарь у калитки, да звезды на небе. Так много звезд! Но мы – все еще не они.

– Я поняла, в чем дело. Просто это срабатывает не сразу, – сказала Наташка. – А как бомба замедленного действия. Знаешь, как в кино? Все про нее уже забыли, и вдруг – ба-бах! Интересно, сколько надо ждать?

А я молчал. Слишком велико было потрясение. И разочарование. И радость, что можно еще побыть нормальным человеческим человеком. И еще много разных чувств, описать которые я и сейчас-то вряд ли сумею.

…– Плохо, что меня теперь запрут дома, – сказала Наташка. – И будет страшный скандал. Терпеть не могу, когда орут. Но зато мы с тобой уже все сделали. И это нельзя отменить. А значит, мы обязательно превратимся в звезды. Это может случиться в любой момент. Когда угодно, без предупреждения. Хоть в школе, хоть в бассейне, хоть в новогоднюю ночь. У всех на глазах! Представляешь, как они удивятся? И как удивимся мы. Так интересно будет теперь жить!

Я кивнул. Еще как интересно. Жить вообще невероятно интересно, потому что вообще все что угодно можно случиться в любой момент. Причем даже с тем, кто никогда не выкрикивал волшебные заклинания на крыше. С каким угодно человеком, если ему повезет. А уж с нами-то теперь – и подавно.

Вот о чем я тогда думал, но ничего не говорил, потому что не знал нужных слов. Собственно, до сих пор не знаю.

– Раз еще не превратились, надо мне идти домой, – сказала Наташка.

– Ты что?! Темно же. И далеко. И трамваи не ездят.

Это было первое, что я сказал. Потому что очень за нее испугался. Это, конечно, Наташка, она храбрая и все может, я знаю. Но идти одной, ночью, пешком через весь город – даже для нее как-то слишком.

– Ай, – отмахнулась она, – подумаешь! Ночь – ну и что? Я же знаю, в какую сторону идти. И фонари везде горят. А если привидение встречу, только обрадуюсь. И попробую с ним познакомиться.

– А если бандита?

– Да они уже, наверное, давно спят, – сладко зевнула Наташка. – Или банк грабят. Ну так я мимо банка и не пойду.

Все равно мне не хотелось ее отпускать.

– Давай я пойду с тобой.

– Тогда и тебя заругают. И запрут дома до осени.

– Ну и пусть, – упрямо сказал я. – Если ты все равно не будешь приезжать, можно и дома сидеть. Зато сейчас вместе погуляем. К тебе, наверное, долго надо идти?

– Наверное, – согласилась Наташка. – Может быть аж до утра. Я еще никогда не ходила. Но даже ехать почти целый час.

Я очень хорошо помню, как мы сидели на крыше. Каждую минуту, каждое произнесенное слово, и как Наташка чесала коленку, засунув руку под штанину. И как подала мне руку, чтобы помочь вскарабкаться наверх, к чердачному окну. И как я вдруг очень по-взрослому подумал:

«Дружба – это когда у тебя две жизни вместо одной. И обе одинаково важные. Какая разница, где чья». Но говорить вслух почему-то постеснялся.

Зато почти не помню, как мы шли через ночной город. Мы оба очень хотели спать, хоть под кустом ложись, или на лавку в парке. Но все равно шли, и мне снились какие-то удивительные сны, прямо на ходу, но их я, конечно, забыл.

Когда мы добрались до Наташкиного дома, было совсем светло. И ее родители, наверное, увидели нас с балкона, потому что выскочили навстречу, в подъезд. И тогда я сказал с самого начала заготовленную фразу: «Это я виноват. Я ее подговорил». А потом лег и заснул, прямо на лестнице. Слышал сквозь сон, что меня несут на руках, хотел сказать свой адрес, но не мог выговорить ни звука. И мне было все равно.

Проснулся я уже дома, в своей кровати. Рядом на стуле сидел папа. И лицо у него было совсем не сердитое, а грустное и растерянное. Таким я его еще никогда не видел.

– Что ты проснулся, это очень хорошо, – сказал папа. – А что из дома ушел среди ночи без спроса – просто ужасно. Совершенно от тебя не ожидал. Что у тебя теперь температура – это вообще безобразие. У нас с тобой мама на кухне уже целый час плачет, и что прикажешь делать?

Я молча пожал плечами – дескать, не знаю. Ну и потом, что-что, а температуру я себе нарочно не повышал, в этом смысле моя совесть была совершенно чиста.

– Твое путешествие ночью через весь город – это уже какой-то запредельный кошмар, – продолжил папа. – Страшный сон любого родителя. Хоть на цепь тебя теперь сажай до шестнадцати лет, чтобы точно никуда не сбежал.

«На цепь» – это, конечно, звучало ужасно. Но выглядело с моей точки зрения вполне справедливо. Так что я даже защищаться не стал. Просто не нашел достойных аргументов.

– С другой стороны, – неожиданно заключил папа, – ты большой молодец, что пошел провожать Наташу. Не оставил ее одну. Ее отец говорит, ты еще и вину на себя взял, хотя я совершенно уверен, что этот ваш ночной побег из дома – совсем не твоя идея. То есть, сын из тебя, конечно, вышел никуда не годный, нам с мамой здорово не повезло. Зато друг ты, как выяснилось, надежный. Уже кое-что. Не зря мы с мамой столько конфет и сосисок на тебя извели. Возможно, со временем одним хорошим человеком на земле станет больше – при условии, что ты в ближайшее время не сбежишь на Южный Полюс и там тебя не съест какой-нибудь хищный пингвин.

Я глазам своим не верил: папа улыбался. Весело, как будто я ничего не натворил. Я так обрадовался, что сказал:

– Я больше никуда не сбегу, обещаю. Но могу превратиться в звезду. В любой момент! Вы с мамой сами сказали, что это было бы здорово, так что теперь не пугайтесь.

– Судя по тому, какой ты горячий, ты уже в нее превращаешься, – вздохнул папа.

– Просто все происходит довольно медленно, – говорит Наташка. – А мы этого не учли!

Я лежу на деревянном полу, каждой клеточкой тела ощущаю впитанный им за день солнечный трепет и жар. Мне так хорошо, лениво и сладко лежится, что Наташке приходится говорить за двоих, я даже не киваю, только думаю: «Да. Да. Да». Но этого достаточно.