Сказки старого Вильнюса
Шрифт:
И, приободрившись, ускоряет шаг.
Телефон зазвонил, как только Юль вынырнула из тихого пешеходного переулка на узкую, но людную и шумную улицу Траку. Словно бы только и ждал момента, когда ей будет неудобно разговаривать, мерзавец. Номер незнакомый, но заграничный, в смысле украинский, а значит, наверняка звонят из Киева. Те самые ребята, которые еще в октябре дизайн сайта заказали, потом передумали, месяц спустя вернулись с извинениями — дескать, давайте все-таки работать, — и после этого снова исчезли.
Юль беспомощно огляделась по сторонам — куда бы нырнуть, чтобы поговорить
В итоге она свернула в ближайшую подворотню, достала из кармана телефон, поспешно нажала зеленую кнопку: «Я вас слушаю! Алло! Говорите!» Но в ответ раздавалось только приглушенное сопение, сопровождаемое развеселой музыкой на заднем плане — не то Бреговичем тешится анонимный молчун, не то взаправдашние цыгане его похитили и теперь празднуют удачное завершение дела, поди разбери. И надо бы убрать телефон в карман, захочет — перезвонит, да любопытство не позволяет — кто же это, интересно? И вдруг все-таки про работу?
— Девочка! — звонко сказала какая-то женщина в глубине двора. — Видишь? Я выиграла! И ты идешь за конфетами.
— А она еще не зашла во двор, — ответил спокойный мужской голос. — В подворотне стоит. Так что не считается.
Они говорили довольно тихо, но акустика здесь будь здоров, так что Юль все равно услышала. И, поскольку неведомый молчун с цыганами наконец дал отбой, завершил так и не начавшуюся беседу, она обернулась, чтобы поглядеть, что там у нее за спиной делается.
А за спиной у нее самый обыкновенный виленский двор: крепкие кирпичные стены, ветхие дровяные сараи, проволочные параллельные прямые, многократно пересекшиеся при помощи бельевых прищепок, низенькие оградки вокруг мертвых сейчас палисадников, невысокие раскидистые деревья и дремучие кусты. Летом-то они зеленые, а сейчас голые, еще и обледеневшие, и сосульки нагло, вызывающе сверкают на солнце, как бриллианты-самозванцы. А возле подъезда, дверь которого выкрашена в жизнерадостный оранжевый цвет, сидят на очищенной от снега скамейке дедушка и бабушка. Вроде симпатичные. Но, несомненно, сумасшедшие: установили на деревянном ящике газовую горелку, на горелку водрузили кастрюльку, варят что-то, вместо того чтобы дома сидеть, на теплой кухне. Впрочем, может быть, у них дома дети, внуки и другие домашние животные, вот и спасаются бедняги на улице, в такую холодрыгу, помоги им боже.
— Иди сюда, девочка! — Бабушка, закутанная в цветастый платок и рыжую лисью шубу, приветливо помахала ей рукой в яркой зеленой варежке.
Голос ее звучал приветливо и одновременно властно, так что Юль, не помышлявшая ни о чем, кроме поспешного бегства домой, невольно сделала несколько шагов по направлению к скамейке. Сама не поняла, как это вышло.
— Все, она во дворе! Где мои конфеты?
— Ты ее позвала. Так нечестно, — проворчал дедушка. — Но ладно уж.
Поднялся и зашел в подъезд. А Юль нерешительно потопталась на месте и наконец спросила:
— Вы поспорили, кто первым во двор зайдет, мужчина или женщина?
Бабушка заговорщически ей подмигнула и рассмеялась:
— Совершенно верно. Заключили пари. И благодаря тебе я только что выиграла конфеты, да какие! Мартин их из Барселоны привез, у нас такие не купишь. Он бы меня, конечно, и так угостил, но выигранное в сто раз вкуснее. Особенно если немножко сжульничать.
Юль только теперь поняла — никакая она не бабушка. Просто платок сбивает с толку, а снять его — и поймешь, что бабушкой эту женщину называть глупо, даже если у нее и правда внуков полон дом, вон какая красивая, глазищи синие, и ямочки на румяных от мороза щеках.
— Погоди, Мартин сейчас вернется с конфетами, попробуешь, — сказала женщина. — И кофе с меня причитается, конечно. Даже не думай возражать.
— Кофе?!
Юль ушам своим не поверила. «Так это они, получается, кофе варят. Во дворе. На морозе. Совсем больные на голову», — подумала она, хотя не употребляла это выражение с детства, а тут вдруг вспомнила, очень уж случай подходящий.
— Кофе, — кивнула «больная». — Подожди буквально минуту, он уже почти готов… Меня зовут Майя, а тебя?
— А меня Юлия. — Юль по привычке приделала к имени, которым называет себя сама, тягучее, сонное окончание. Чтобы лишних вопросов избежать. Ей сейчас не до вопросов, ей сейчас надо вежливо улыбнуться, отказаться от кофе и конфет и бежать домой. Ноги уже практически отнялись на этом чертовом морозе.
— Юля-июля, — улыбнулась женщина. — Да у нас тут практически собрание братьев-месяцев. Хотя преимущественно — сестер. И кворума, конечно, нет и не предвидится. — И заметив наконец, что Юль ничего не понимает, снисходительно пояснила: — Мартин, Майя и ты, Юль-июль. Два весенних месяца и один летний. Неплохо, по-моему.
«Ну и фигли тогда так холодно», — мрачно подумала Юль, но вслух, конечно, ничего не сказала. И даже попыталась улыбнуться, насколько позволили одеревеневшие на морозе лицевые мышцы.
— Совсем замерз ребенок, ты что, не видишь? — укоризненно сказал Мартин.
В руках у него был плед. Красный, в зеленую клетку. Очень яркий. И очень толстый. От одного взгляда на него стало теплее, а дедушка Мартин — уж он-то все-таки именно дедушка, бодрый и подтянутый, но явно гораздо старше своей подружки — развернул плед и одним ловким движением закутал в него Юль, как ребенка в полотенце после бани.
— Ой, — смущенно пискнула она. И умолкла. Потому что вдруг стало тепло — вот прямо сразу, раз, и все! Как будто в натопленную комнату вошла. Как наброшенный на плечи плед мог согреть торчащие наружу ноги и нос, совершенно непонятно. Но здорово.
— Вот это ты молодец, — одобрительно кивнула Майя. — А конфеты?
— Здесь. — Дедушка Мартин похлопал себя по груди, вернее, по тяжелому полушубку. Звук получился гулкий, как будто под овчиной скрывались рыцарские латы. — Ты жульничала, поэтому отдам только в обмен на кофе. Третью кружку я, кстати, принес.
— Сообразительный, — обрадовалась Майя. — Давай ее сюда, все уже готово… Ребенок, ты жив? Садись сюда, — и выразительно похлопала по скамейке ярко-зеленой шерстяной ладошкой.
Юль послушно села. Сейчас она была готова на все, лишь бы плед не отобрали. Не мерзнуть — вот в чем смысл жизни, радость и благодать. Не мерзнуть — это и есть счастье. Оно, оказывается, достижимо — при жизни и даже в январе. И пусть длится, сколько возможно, а еще лучше — вообще всегда.
— Вкусно? — требовательно спросила Майя.