Шрифт:
Утром 23 июля 2020 года высокий молодой человек приятной наружности сошел с подножки 21 одесского трамвая, соединяющего железнодорожную станцию с Тираспольской улицей. На юноше были широкие штаны цвета хаки и свободного покроя рубашка той пестрой расцветки, которую в Одессе именуют «цыганской». Широкополая шляпа, которую в Одессе никак не именуют и редко видят, довершала картину.
На углу Ришельевской и Бунина, юноша остановился. Длинные пальцы левой руки нервно теребили ручку чемодана на колесиках, который двигался за юношей, тарахтя и подпрыгивая, благодаря мало приспособленной для колесных чемоданов одесской брусчатке. Видимо, юноша заблудился, ибо пальцы правой руки, уже изрядно вспотевшей, сжимали небольшой смартфон с
– Если на Гавайи, так вам идти в ту сторону. Совсем немного, каких-нибудь двенадцать тысяч километров.
– А? – юноша, поглощенный своей проблемой, не сразу сообразил, кто говорит, ибо ближайшие прохожие мало обращали на него внимание.
– Если на сафари, так вы – почти на месте. Идти, правда, в другую, но зато в половину меньше. Хотя, нашо вам та Африка, в Одессе тоже есть львы. Гордый облезлой шкурой и славными предками житель местного зоопарка по кличке Султан. Родился он в далеком Сингапуре, а в Одессу попал во младенчестве, обмененный на двух косуль и одну антилопу, очень надеюсь, шо не «Гну». Видно, Султану здесь так понравилось, что он решил остаться. Злые языки, правда, говорят, шо на решение хищника сильно повлияли замок и толстые прутья клетки, ну, на то они и языки, шоб молоть, не особо заботясь о смысле.
– А? – во второй раз произнес юноша, но догадался опустить голову, дабы увидеть собеседника.
Говорившим оказался седой старик неопределенного возраста и не запоминающейся наружности. Разве что нос – длинный, с горбинкой, который в иных местах, а в Одессе в особенности, именуют еврейским, выделялся на худом лице, всецело завладевая вниманием смотрящего.
– Весь жизненный опыт подсказывает мне, шо вы заблудились, – старик сидел на широком мраморном подоконнике одного из магазинов, удобства ради, подстелив некогда пестрое одеяло – дальнего родственника рубашки юноши.
Юноша помотал головой, то ли отгоняя некое наваждение, то ли приходя в себя.
– Заблудился, в некотором роде.
– И куда вам надо? Тот же опыт подсказывает мне, шо в гостиницу, – жилистая рука поправила одеяло, – только, я надеюсь, очень надеюсь, не в «Оскар» – этот, затянутый в мрамор, клоповник, будто шикарный наряд может скрыть гнилое нутро, и не в «Жемчужину», где управляющий Хаим Левицкий, каждое утро этот грубиян проходит мимо меня и воротит свой длинный нос, словно мы не знакомы, а сам, заметьте, писался до восьми лет…
– Не в гостиницу, – не иначе, как чудом, умудрился вставить юноша, который некоторым образом уже взял себя в руки. – Я – этнограф, собиратель фольклора, городского. Признаться, я хотел снять жилье, так сказать, ближе к источнику…
– Снять! Шо же вы молчали! Шо же ви столько времени морочили седую голову старому Феру. Воистину, ви имели удачу родиться под счастливой звездой и сегодня как раз тот день, когда находится лишнее тому подтверждение. Снять жилье! Старый Фер снимет вам такое жилье, что все фольклористы мира изойдут желчью. Соль Одессы, ее сердце и душа. Соседка Фая как раз сдает комнату…
– Ну, я, признаться, не…
– Шо за комната! «Жемчужина» со своим президентским люксом нервно кусает локти в стороне. Полы – отечественный линолеум начала века, мебель – сплошь антиквариеат времен СССР и это, заметьте, местами настоящая полировка, а не новомодное крашеное дерево. Обои – родственники мебели, шо за обои, кое-где даже видно рисунок. Да шо я рассказываю, сейчас пойдем, и сами все увидите!
– Я хотел сказать, что возможно…
Но старик уже поднялся с подоконника, ловко свернув одеяло. Взяв юношу под локоть, он потянул его в сторону Катеринеской, там где она соединялась с Ланжеронской, и где начинался лабиринт одесских дворов и улочек.
– Не комната – рай для фольклориста! Кто там только не жил… последние лет тридцать никто не жил, но до этого!..
***
Одесса начала двадцать первого века. Ах, что за город! Фешенебельные магазины прочно и, кажется, надолго облюбовали первые этажи двух-трех этажных «небоскребов» времен Ришелье. Сверкающие вывески радуют глаз, а по блестящим витринам так и тянет мазнуть пальцем, нарушая неестественный глянец. За начищенными до невидимости стеклами что-то шевелится, крутится, льется, завлекая клиентов, а пестрая реклама обещает все блага земные, да еще со скидкой для постоянных клиентов и обладателей дисконтных карт. Но… вот очередное помещение меняет нанимателя, и спускаются вывески, разбираются витрины, и под глянцем оказывается старая штукатурка, а на ней надпись: «Левинсонъ и сыновъя – галантерея», или «Свежий хлебъ братьев Кац», или «Цирюльня Жоржа Бобчинскаго». Пыльная брусчатка, видевшая Пушкина и Шолом-Алейхема, Сару Бернар и Веру Холодную, Мишку Япончика и Соньку Золотую Ручку, Бабеля, Жукова, Утесова, Жванецкого подмигивает им каждым камушком, словно старым знакомым. А они и есть знакомые, сколько пережили вместе: пол десятка революций, мировую войну, крах самой большой империи, становление и распад следующей… сколько еще переживут. И закрывают братьев Кац и Левинсонов все эти Шанели, Диоры и Апплы. «До встречи», – шепчет брусчатка. «Еще увидимся», – отвечают вывески. «Мы приглядим за ними», – вплетаются в разговор дома.
– А вот вам еще история! Да вы записывайте, записывайте, вы же этот – фольклорист.
– Спасибо – я запомню.
– Ну, как знаете. Директор того самого зоопарка, ну, где лев, я вам рассказывал, так вот он кормит нашего Султана, чем бы вы думали?
– Понятия не имею.
– Мясом!
– Мясом?
По улице, маленькой улочке Одессы двигались двое. Носатый старик с пестрым одеялом под мышкой, и юноша, волочащий средних размеров чемодан. Говорил в основном старик.
– Да, да, мясом, – видимо, уловив недоумение юноши, старик продолжил. – Мясом из супермаркета! – последняя фраза, также не произвела должного эффекта. – Ну же, молодой человек. Сам-то директор питается, неизменно, мясом с рынка. Не скажу, шо с Привоза, однако старый Артурчик – ему уже девяносто, а он все еще Артурчик – говорил, а я ему верю, этого хапугу неизменно видят на новом базаре в мясных рядах. И Артурчик клялся, а я ему верю, он покидает их, ряды в смысле, с более чем увесистыми свертками.
– Ну, и?..
– Что, ну и! Только не говорите, шо вы не поняли! Мясо с супермаркета и мясо с базара, пусть и нового, это две большие разницы!
– Не знаю, наверное… – большая часть внимания юноши была сосредоточена на чемодане, который, подпрыгивая на одесских ухабах, норовил перевернуться.
– Не знаю, он не знает, ой, люди добрые, ви слышали, он не знает! Да вы записывайте, записывайте! Или, вот еще одна фольклорная история. Захожу я как-то в поликлинику. Вообще, я не болею, но тут, шо называется, прихватило, так вот, захожу я в этот вертеп здоровья…
– Знаете, Фер, – молодой человек остановился, да так внезапно, что, подверженный энерции чемодан ударил хозяина пониже спины.
– Я весь внимание, – и не думал останавливаться старик, – кстати, мы – пришли, – жилистая рука указала на арочный проход, между домами. – Ну, вы идете?
Вздохнув, молодой человек двинулся, а следом чемодан.
***
Мы не будем описывать одесский двор. Это надо увидеть, прочувствовать. Лучше – пожить. Все эти окошки, больше похожие на бойницы, многократно крашеные веранды, лесенки и пристройки, что видели еще Российскую Империю и собираются дожить до Галактической. Веревки с вечным бельем, среди которого занимает почетное место неизменная тельняшка. Эти клумбы из автомобильных шин и дикий виноград. И коты – лениво растянувшиеся на треснувшем шифере – истинные хозяева одесских дворов.