Сказки темного леса
Шрифт:
— Люди заинтересовались, — подтвердил йошкаролинец по прозвищу Тайсон, прозванный так за свое страстное увлечение боксом, — как же, десантник с самого Питеру приехал, Лешака сослуживец! А ну, послушаем, чего он скажет? Ну, он и сказал!
— В этот праздничный день, — заорал Катанга, пародируя пламенную речь Кузьмича, — в Питере все клубы, все музеи и даже кино каждый год работают бесплатно! Такая же хуйня в Москве! И в Новгороде! И только здесь, на родине ВДВ, — тут Катанга поднял руку, показывая, с каким одухотворенным видом Кузьмич все это говорил, — с нас, десантников,
— А-а-а! — подхватил Лешак, — что тут началось! Мы еле-еле из парка выбрались, такое безобразие получилось. Клуб подчистую разнесли!
— Охуеть можно, — резюмировал Тайсон, — до чего же ваш Барин заводной человек!
С самим Тайсоном на этой союзке получилась вот какая история. Путешествуя вечером в районе кабака, Тайсон наткнулся на женоподобного юношу в легком сиреневом плаще, белых чулках и тоненьких коричневых черевичках. Тот стоял, прислонившись спиною к дереву, и держал в руках букет лесных цветов.
— Ты кто такой? — спросил Тайсон, удивленный такою картиной.
— Я эльф Лютик, — восторженно ответил юноша, — хранитель заповедной земли.
— Угу, — мрачно ответил Тайсон, невыспавшийся и поэтому злой. — А я Тайсон-колокольчик, король волшебной реки! И я приказываю тебе — кыш отсюда, малолетний педераст! Изгнав Лютика от кабака, Тайсон вернулся к себе — они с товарищами задумали устроить набег на «психоотстойник». Последнее означает специально огороженное место, куда «мастера» направляют всех расстроенных, истеричных или совсем уже «заигравшихся» ролевиков. Легко понять, что публика там собирается такая, что это превосходит самые смелые ожидания. Разбудив Кузьмича, йошкаролинцы сбросили большую часть одежды, оставив только ботинки и шорты, завернулись в старые одеяла и пошли по направлению к «психоотстойнику».
— Мы бедные сидельцы, скитальцы-погорельцы! — на разные голоса пели они, приплясывая и заливая в себя из полуторалитровой бутыли разведенный спирт.
Десять пар армейских берцев весело топали по лесной дороге в такт их прыжкам. Лес постепенно расступился, и открылся вид на поляну, огороженную веревкой и заполненную такими хуилами, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Сам я в это набег не ходил, и со слов Барина получается, что очень зря.
— Охуеть собрание, — оглядев открывшуюся перспективу, заявил один из йошкаролинцев, у которого на затылке было выбрито его прозвище — «Моня Орк». — Нефоры и голоднючки, к тому же больные на голову. Ну да ничего, я берусь исцелить их всех за пару минут!
— Рисовал ли ты в детстве на парте слово «хуй»? — обратился Моня к одному из обитателей этого чудесного места. — А?
— Чт…что? — неуверенно переспросил жирный и немного апатичный ролевик, горевавший в «психоотстойнике» по поводу безвременного прекращения своей возвышенной роли. Какие-то люди в железных доспехах зарубили его, словно барана, на выходе из кабака. — Я не совсем понял вопрос…
— Все ты понял, — махнул рукой Моня и вдруг резко повысил голос:
— ПИСАЛ ЛИ ТЫ, СУКА, В ДЕТСТВЕ НА ПАРТЕ СЛОВО «ХУЙ»?
— Н…нет, — почти выкрикнул его собеседник, — не писал!
— Что ж ты делал, пока все твои друзья рисовали на партах? Училке стучал? С этими словами Моня провесил ему леща — такого, что апатичный жирдяй опрокинулся со своего бревна и покатился по траве. Скорбь по поводу потерянной роли мгновенно оставила толстяка, а на горизонте его сознания замерцал вдруг, разгораясь, тревожащий свет осознания объективной действительности.
— Ну а ты, — повернулся Моня к его соседу, лысеющему мужичку с неопрятной козлиной бородкой.
— Ты что скажешь? Писал ты в детстве на парте слово «хуй»?
Козлобородый задумался на секунду. В его глазах, особенно при взгляде на лежащего поодаль толстяка, читалось сомнение, на лицо была тяжелая работа мысли.
— Наверное, — неуверенно выдал он, — наверное, писал!
— Так писал или нет? — переспросил Моня, притворяясь, будто не до конца расслышал.
— Ну да, — уже уверенней заявил козлобородый, — точно, писал! Тут Моня отвесил леща и ему тоже.
— Посмотрите на него, — возмущенно закричал Моня, показывая на своего собеседника пальцем, — такие, как он, все парты матерщиной поисписали!
После того, как официальная часть игры была закончена, прогрессивная и охочая до боя публика числом что-то около двухсот человек сговорилась и устроила собственную игру. Для этого приспособили бревенчатую крепость в Лориене, мощную постройку со сплошными пятиметровыми стенами. Сбитые из толстых жердей ворота перегораживали проход, а за ними обороняющиеся выстроили штурмовой коридор — извилистый и изобилующий множеством узких бойниц. Часть людей укрылась в этой твердыне, а остальные (в том числе и мы с Кузьмичом) столпились на поляне перед воротами.
— Таран готовьте, — понеслось над толпой. — Готовьте таран!
Множество пар рук подхватило здоровенное сырое бревно длинной около пяти метров и потащило его к воротам. В это время в дело вступил большой барабан — его бешеный ритм встал над поляной, наполняя воздух рокотом и низким гудением. От этого звука руки словно бы сами собой наливались силой и просились в бой. Заостренный на конце таран с грохотом ударил в ворота, раздвинул неплотно подогнанные жерди и до половины ушел внутрь. За воротами к этому моменту сгрудилось немало обороняющихся: несколько щитовых рядов намертво перегородили штурмовой коридор. Они приготовились отражать порядки штурмующих на тот случай, если ворота падут, но совсем не были готовы к удару тараном. Послышался глухой удар, треск ломающихся жердей — и тут же слитный стон и человеческие крики поднялись над воротами.
Несмотря на эту неудачу, в ситуации обороняющиеся сориентировались на удивление быстро. Они успели вырвать таран из рук нападавших и затащить его внутрь. Тогда несколько человек принялись метать веревки в надежде зацепить отдельные бревна, из которых состояла стена. Потом полтора десятка человек вцеплялись и дергали за веревку, раздирая прочную стену на части, словно пук прогнившей соломы. Через небольшое время метров на пять левее ворот образовался пролом, в который в ряд могли бы пройти три человека, а за ним стали видны частые порядки обороняющихся.