Сказки Золотого века
Шрифт:
Царю ответ его понравился, и, поднявшись на сцену, он повторил слова Глинки, который последовал за ним, по знаку Гедеонова. Глинка понял, чего ожидает директор, поскольку уже тот заговаривал о том, что оперу, первую русскую национальную оперу, по словам Жуковского, должно посвятить государю императору, это и честь, и будет разумно - для успеха оперы.
– Хорошо. Я тоже ими доволен, - снова милостиво заговорил с композитором государь.
– По-русски поют, а музыка не хуже итальянской, а? Жуковский уверяет, что это будет первая русская национальная опера, хотя опера под таким же названием "Иван
– Да, ваше величество, опера нашего почтенного капельмейстера, который ставит мою оперу с присущим ему усердием.
– Знаю.
– Ваше величество, переменить название?
– А как бы оно могло звучать?
– "Смерть за царя", ваше величество, - Глинка уже подумывал о перемене названия в связи с посвящением оперы государю императору.
– Прошу дозволения мою оперу посвятить вашему величеству.
– "Смерть за царя"?
– Иван Сусанин принял смерть за юного царя и отечество.
– Название правильное, но весьма резкое. Не лучше ли "Жизнь за царя"?
– Ваше величество, безусловно лучше. Иван Сусанин отдал жизнь за царя и отечество. В том его слава.
Последние слова композитора прозвучали не к месту; государь император кивком головы отпустил Глинку. Он отправился домой, ощущая снова симптомы болезни. Он свыкся с названием оперы "Иван Сусанин", по имени героя, это же естественно. Среди действующих лиц нет царя, упоминается лишь малолетний царь, именно поэтому в опасности отечество. О том его музыка, вся из стихии народной, это барон Розен, придворный пиит, все время носился с мыслью возвеличения царя, имея в виду нынешнего. Глинка добрался до дома, встревоженный, - опера с новым названием звучала иначе, будто слова барона Розена задавали тон, а не его музыка, соотканная из мотивов народных песен. А это провал, это погибель!
– Что с тобой? Что стряслось?
– забеспокоилась сердито Марья Петровна.
– Что? Еще не знаю.
– На тебе лица нет.
– Нет, в самом деле, нет. Надел маску. А голос мой ты узнаешь?
– Он болен, уложи в постель, - вскричала Луиза Карловна, обращаясь не к дочери, а к Якову, слуге Глинки.
Глинка слег и из-за болезни не присутствовал на последней репетиции, как водится, в костюмах, с декорацией и освещением. Он дремал, затаивая дыхание, не в силах ни о чем думать даже, точно вот-вот испустит дух. Вдруг вошел Яков и подал письмо. Князь Одоевский по окончании пробы уведомлял его, что театр был полон, из публики многие пришли на репетицию, поскольку билетов на премьеру уже отчаялись найти; он уверял, что успех первого представления не подлежит никакому сомнению. Глинка, еще не веря счастию, ожил.
4
Первое представление оперы Глинки "Жизнь за царя" было назначено на 27 ноября 1836 года. Все уже только и говорили о новой опере, разумеется, в большом свете, где являлась на раутах и балах публика премьер.
По эту пору всех занимала еще одна новость - сватовство блестящего кавалергарда барона Дантеса, теперь богатого, поскольку он был усыновлен бароном Геккерном, голландским посланником, к бесприданнице Катрин Гончаровой, сестре Натальи Николаевны Пушкиной, за которой уже с
Вместе с тем по городу распространились слухи о подметных письмах, предназначенных для Пушкина, а получали их по городской почте, недавно учрежденной, друзья его для передачи ему. Содержание их было одно и то же, но необычно: намек с упоминанием Нарышкина, жена которого была любовницей Александра I, прямо указывал на нынешнего царя, хотя ближайший повод - ухаживания барона Дантеса за женой поэта, что наблюдали все в высшем свете.
Монго-Столыпин не сразу решился сказать о слухах в отношении Пушкина Лермонтову, который воскликнул:
– Это же дуэль!
– Нет, говорят, и здесь самое удивительное, что занимает ныне весь высший свет, это сватовство барона Дантеса к свояченице Пушкина Катрин Гончаровой. Оказывается, наш француз был влюблен не в красавицу Натали, а в ее старшую сестру. Повод для дуэли отпадает.
– Что за чертовщина?
– В самом деле, загадка, которая занимает весь свет.
Загадка занимала и двор. Императрица нашла случай переговорить с Софи Бобринской, которая тотчас поняла, чем та заинтересована. С живостью, присущей ей, графиня воскликнула:
– Никогда, с тех пор как стоит свет, не поднималось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных.
– Что такое?
– улыбнулась императрица.
– Разве вы не слыхали? Барон Дантес, или его надо называть, барон Геккерн, женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустную молву.
– И меня это занимает. Я так хотела бы узнать у вас подробности невероятной женитьбы Дантеса, неужели причиною явилось анонимное письмо?
– императрица задумалась.
– Что это - великодушие или жертва?
– Чье великодушие? Чья жертва? В том-то вся тайна, - графиня одушевилась.
– Да, это решенный брак сегодня, какой навряд ли состоится завтра.
– Как же так?!
– крайнее изумление императрицы обрадовало графиню, они на равных удивлялись чему-то.
– Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицей, поэтической красавицы, жены Пушкина! Разве это серьезно?
– Нет, Софи, не спрашивайте у меня, а рассказывайте. Вы ведь всегда все знаете, - взмолилась императрица, она знала всех участников этой истории: и красавца Дантеса, кавалергарда, и фрейлину Гончарову, и жену Пушкина, - любопытство ее, как и всякой женщины, было возбуждено.
– Да, ничем другим я вот уже целую неделю не занимаюсь, и чем больше мне рассказывают об этой непостижимой истории, тем меньше я что-либо в ней понимаю.
– Я еще менее.
– Это какая-то тайна любви, героическое самопожертвование, это Жюль Жанен, это Бальзак, это Виктор Гюго. Это литература наших дней.
– Так высоко и романтично?!
– Это возвышенно и смехотворно.
– Софи, вы стоите этих писателей, которых упоминали. Однако я еще ничего не поняла.
– В свете встречают мужа, который усмехается, скрежеща зубами.