Сказки Золотого века
Шрифт:
В третьей книжке "Отечественных записок" 1840 года повесть графа Соллогуба была опубликована, возможно, с нею автор посетил Лермонтова в Ордонансгаузе, где побывал и В.Г.Белинский, который о повести "Большой свет" отзывается хорошо, ссылаясь при этом на мнение поэта. Лермонтов в Леонине не мог узнать себя, как, впрочем, верно, в князе Щетинине - графа Соллогуба и в Надине - Софью Михайловну Виельгорскую, - слишком все ходульно.
19 апреля 1840 года Николай I подписал две сентенции: о переводе поручика лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтова в Тенгинский пехотный полк на Кавказе с тем же чином и о помолвке фрейлины императрицы Софьи Михайловны
– Он каждый день все более и более с нами сходится, и Софья, кажется, начинает к нему нежиться. Она сама решила: уж более двух лет, как он ее любит, чувство к ней он описал в лице Надины его повести (читал ли ее?), в трех танцах".
Что же произошло? Отчего все так неожиданно - и для невесты, и для ее отца? И помолвка объявлена в один день с новой ссылкой Лермонтова на Кавказ. Какая тут связь? Можно подумать, что кто-то искусно вел интригу именно против Лермонтова, который о том не ведал, с тем, чтобы Софья Михайловна Виельгорская не связала свою судьбу с ним, а лучше с графом Соллогубом, который уж более двух лет, как любит ее, и даже описал свое чувство в повести в двух танцах (так и есть, вместо глав; граф Виельгорский обмолвился: не в трех, а в двух танцах, еще все неожиданнее).
20 апреля Лермонтов был освобожден из-под ареста, чтобы выехать на Кавказ. Он приехал домой, к великой радости бабушки, которая уже ни в чем не упрекала внука, а, напротив, взяла его сторону от нападок родных, той же тетушки Елизаветы Аркадьевны Верещагиной. Они считали, что все шло хорошо, Лермонтов сам все испортил, не ведая ничего об интриге Барантов, которых поддерживали чета Нессельроде и граф Бенкендорф.
Алексея Столыпина Николай I освободил от надлежащей ответственности, объявив при этом, что в его звании и летах полезно служить, а не быть праздным. Это было, по сути, повеление вновь поступить на военную службу, с превращением ее в подневольную, что Монго-Столыпин тотчас почувствовал. Он подал рапорт о зачислении его на службу, присовокупив просьбу оставить его в Петербурге или вблизи него в виду престарелого возраста Мордвиновых, деда и бабушки. Но получил назначение в Нижегородский драгунский полк, правда, уже капитаном, на Кавказ, чему обрадовалась Елизавета Алексеевна, мол, все будет приглядывать за Мишенькой.
– Мы с тобой решительно неразлучны!
– расхохотался Лермонтов.
– Скоро ты станешь генералом, а я буду служить у тебя рядовым.
И тут-то явились от графа Бенкендорфа, и Лермонтов отправился к шефу жандармов с недоумением.
– Господин поручик, - граф Бенкендорф встретил его, стоя за столом.
– Государь император отнесся весьма милостиво к вашим вопиющим проступкам - к дуэли, да еще с сыном французского посланника во время осложнения отношений между Россией и Францией. Но вы не остановились на этом. Будучи под арестом и следствием, вы устроили встречу с Барантом, который справедливо возмущается вашими ложными показаниями.
– Ложными показаниями?
– вскинулся Лермонтов.
– Откуда это следует, ваше сиятельство Александр Христофорович?
– Помолчите, Михаил Юрьевич, - кротко заметил шеф жандармов.
– Я еще не все сказал, что нахожу нужным вам сказать.
– Если я должен выслушать вас, не высказывая своего мнения, извольте.
– Как я выслушиваю просьбы и жалобы вашей бабушки почтенной Елизаветы Алексеевны, мне пришлось выслушать и чету Барантов, обеспокоенных судьбою сына.
– Чета Барантов не присутствовала на дуэли, чтобы уверить вас в ложности моих показаний, ваше сиятельство.
– Вы знаете, какое показание дает о вашем выстреле ваш секундант, благородно сам явившись с повинной?
– Примерно, да. Будучи предельно щепетильным в вопросах чести, Алексей Аркадьевич Столыпин не стал прямо заявлять о том, что я ему прежде сказал, что выстрелю на воздух, и спустил курок. Он показал, что я стрелял, не целясь, с руки. Это же одно и то же!
– Не одно и то же. Я прошу вас для вашей же чести написать письмо Баранту-младшему с признанием ложности ваших показаний.
Лермонтов вскинул голову, глаза его вспыхнули огнем, так что граф Бенкендорф опустил глаза, точно в поисках чего-то на столе. Поскольку поэт молчал, словно решил больше не проронить ни слова, Александр Христофорович продолжал:
– Теперь я думаю, мне следовало вас вызвать раньше. Стихотворение "1 января" очень не понравилось его императорскому величеству. Ваша ненависть к высшему свету, в котором бывать вам так нравится, непостижима. А вот еще стихотворение - "И скучно и грустно". Жизнь для вас - "такая пустая и глупая шутка"? При таком взгляде на жизнь немудрено не различать правду от лжи, добра от зла. Куда же это поведет вас, молодой человек?
– Туда же, куда и вас, Александр Христофорович!
– громко расхохотался Лермонтов и выбежал вон.
На улице, сидя в коляске, его ожидал Алексей Столыпин; он и привез домой Лермонтова, который был вне себя, как в дни, когда от раны умирал Пушкин.
– Ну, что? Что еще такое случилось?
– Ложь плодит ложь в мире, называя истину ложью. Все великое и прекрасное - ложь, иначе ей не выжить "пред солнцем бессмертным ума". Когда этому будет конец?!
– носился по кабинету Лермонтов, не находя себе места, а в дверях стоял Столыпин, опасаясь оставить его одного, да пока он здесь, Елизавета Алексеевна не станет беспокоить внука.
– Неужели надо было пристрелить Баранта, чтобы не оказаться в этом положении?
– Не надо было болтать о дуэли.
– Я не вынес этого зрелища, достойного Гоголя, как Барант петушится перед княгиней Марией Алексеевной, получив щелчок по лбу от госпожи Терезы Бахерахт, да и от меня тоже.
– На дуэли не следует стрелять на воздух. Такое благородство трудно оценить противнику, будь и он исполнен истинного благородства. Но если ты стрелял на воздух, нельзя говорить об этом. Иначе правда отдает ложью, а ложь правдой.
– Значит, один я кругом виноват?!
– вдруг громко расхохотался Лермонтов.
Алексей Столыпин понял, что его друг, взыскательный к людям, но еще более взыскательный к себе, рад и тому, что один кругом виноват.
– Что ты намерен сделать?
– Напишу письмо, - и снова расхохотался.
– Ну уж, конечно, не к Баранту, а к великому князю Михаилу Павловичу. Он меня не любит, но и Баранта не жалует, как граф Бенкендорф. Ведь речь идет о чести русского офицера.
– Как бы не навлечь тебе, Мишель, новых гонений, - усомнился Столыпин.