Сказки Золотого века
Шрифт:
В эти же дни графиня Нессельроде сообщала сыну: "Со вчерашнего дня я в тревоге за Баранта, которого люблю; у сына его месяц тому назад была дуэль с гусарским офицером: дней пять только это стало известно".
Стало быть, Николай I обсуждал с вице-канцлером графом Нессельроде и графом Бенкедорфом о дуэли Лермонтова с сыном французского посланника 5 марта и тогда же распорядился о возвращении русского посла графа Палена в Париж, о чем графиня Нессельроде 6 марта еще не знала, но знала о том, что "офицера будут судить, а потому его противнику оставаться здесь нельзя", как объявил государь. "Это расстроит семью, что огорчает твоего отца, - пишет графиня Нессельроде сыну.
– Напрасно Барант тотчас не сказал ему об этом: он бы посоветовал
Какая трогательная забота о Барантах! Можно подумать, граф Нессельроде - министр иностранных дел не России, а Франции. Между тем Барант-отец просто не знал ничего, ветреный сын все скрыл в надежде, что все обойдется, как обошлось на дуэли.
Дуэлью Лермонтова была встревожена и императрица...
Лишь после отъезда графа Пален в Париж факт дуэли русского офицера с сыном французского посланника был обнародован: началось следствие, с арестом Лермонтова 11 марта.
"Государь был отменно внимателен к семье Баранта, которой все высказали величайшее сочувствие, - писала в эти дни та же графиня Нессельроде.
– Сын их уезжает на несколько месяцев".
Будут судить офицера, он один виноват во всем. При таковых обстоятельствах Баранты затевают интригу вокруг Лермонтова ради карьеры сына, что собственно и решит участь поэта.
Барант-отец имел время отправить сына из России еще до ареста его противника на дуэли, о чем прямо сказал Николай I, он не ожидал, что его ослушаются, если даже он проявляет вниманье к семье Баранта. Но французский посланник, обрадовавшись, что он в связи с отъездом русского посла в Париж, остается на своем посту в Петербурге, решил, что и сын его может остаться, с назначением его вторым секретарем, о чем он начинает усиленно хлопотать. Ежели услать Эрнеста, все эти планы рушатся, вместе с оглаской дела за границей.
Лермонтов был арестован и предан суду, а Эрнест де Барант как ни в чем не бывало являлся в свете. У него даже не взяли показаний, узнав о чем, возмутится великий князь Михаил Павлович. Вообще странно поначалу проходил суд - показаниями секундантов тоже не интересовались, их не привлекали к ответственности, чего не мог понять благородный Монго-Столыпин и сам заявил о себе. Сохранилось письмо его к шефу жандармов Бенкендорфу, весьма выразительное:
"Милостивый государь граф Александр Христофорович.
Несколько времени пред сим, л.-гв. Гусарского полка поручик Лермонтов имел дуэль с сыном французского посланника барона де Баранта. К крайнему прискорбию моему, он пригласил меня, как родственника своего, быть при том секундантом. Находя неприличным для чести офицера отказаться, я был в необходимости принять это приглашение. Они дрались, но дуэль кончилась без всяких последствий.
Не мне принадлежащую тайну я по тем же причинам не мог обнаружить пред правительством. Но несколько дней тому назад узнав, что Лермонтов арестован, и предполагая, что он найдет неприличным объявить, были ли при дуэли его секунданты и кто именно, - я долгом почел в то же время явиться к начальнику штаба вверенного вашему сиятельству корпуса и донести ему о моем соучастничестве в этом деле. Доныне, однако, я оставлен без объяснений. Может быть, генерал Дубельт не доложил о том вашему сиятельству, или, быть может, и вы, граф, по доброте души своей, умалчиваете о моей вине.
Терзаясь затем мыслию, что Лермонтов будет наказан, а я, разделявший его проступок, буду предоставлен угрызениям своей совести, спешу по долгу русского дворянина принести вашему сиятельству мою повинную.
С глубоким почтением имею честь быть вашего сиятельства покорнейшим слугою Алексей Столыпин, уволенный из лейб-гвардии Гусарского полка поручик".
Если бы то же самое сделал Эрнест де Барант, возможно, поскольку дуэль закончилась без последствий, никто бы не понес наказанья, даже Лермонтов. Или просто уехал, как посоветовал царь; но он, продолжая вращаться в свете, принялся опровергать показание своего противника о выстреле на воздух, уличая его во лжи. И тут выступил великий князь Михаил Павлович, командир Отдельного гвардейского корпуса. Если Барант не арестован, как был арестован Дантес, он считал, что это не освобождает его от дачи показаний. Вероятно, граф Нессельроде посоветовал Баранту-старшему услать немедленно сына в Париж, чтобы не быть втянутым в следствие. Узнав о проволочках с переводом с русского на французский язык вопросов, предъявленных Эрнесту де Баранту, великий князь вскипел; ему даже доложили, что сын французского посланника покинул Россию, но в это-то время, как выяснилось, он был вызван Лермонтовым в Арсенальную гауптвахту для объяснений, что лишь усугубило его вину.
Лермонтов спросил Баранта, правда ли, что он недоволен его показаниями, как следует из новых показаний поэта.
– Действительно, - отвечал Барант, - я не знаю, почему вы говорите, что стреляли на воздух, не целя.
– Во-первых, потому, что это правда, - отвечал Лермонтов, - во-вторых, не вижу нужды скрывать вещь, которая не должна быть вам неприятна, а мне может служить в пользу.
– Сомневаюсь, вам она была бы приятна, - вполне мог возразить Барант.
– Если вы недовольны моим объяснением, то когда я буду освобожден и когда вы возвратитесь, то я буду вторично с вами стреляться, если вы того желаете, - заключил Лермонтов.
– Нет, - отвечал де Барант, - драться не желаю, ибо совершенно удовлетворен вашим объяснением.
Поверим Лермонтову, ибо он знал, что его новые показания станут известны Баранту. Покидая поспешно Петербург, он полагал, что уезжает в отпуск, значит, не рассчитывал на новую дуэль по возвращении?
В Париже, едва туда приехал Эрнест де Барант, разобрались с его историей, недопустимой для дипломата, и ему было отказано в назначении вторым секретарем посольства, вообще в возвращении в Петербург. Но Барант-отец, словно лишившись разума к старости и во всем поверив вздорному сыну, который и после встречи с Лермонтовым в Арсенальной гауптвахте приватно продолжал обвинять его во лжи, 20 апреля 1840 года писал к своему первому секретарю посольства, который находился в то время в Париже: "Эрнест может возвратиться. Лермонтов вчера должен был уехать, полностью и по заслугам уличенный в искажении истины, без этой тяжелой вины едва ли он был бы наказан. Я хотел бы большей снисходительности - Кавказ меня огорчает, но с таким человеком нельзя было бы полагаться ни на что: он возобновил бы свои лживые выдумки, готовый поддержать их новой дуэлью".
Это поразительно. Барант-отец составил мнение о русском офицере и поэте, которое отдает мнением четы Нессельроде и графа Бенкендорфа, его же сын чист, он может вернуться в Петербург, поскольку оттуда будет выслан на Кавказ Лермонтов.
Благородный жест - выстрел на воздух - это, наверное, трудно понять, - превращен в вину, из-за которой уже после высочайшей сентенции граф Бенкендорф призовет Лермонтова к ответу.
3
19 марта 1840 года граф Соллогуб при дворе читал свою повесть "Большой свет", посвященную императрице и двум ее дочерям, - великая княжна Мария Николаевна, пока граф со значительными перерывами работал над маленькой повестью, успела выйти замуж. При чтении несомненно присутствовали Аполлина и Софья Виельгорские. Основной интерес заключался в том, что слушательницы должны были узнавать в Леонине Лермонтова, который сидел в это время под арестом в Ордонансгаузе, в князе Щетинине - графа Соллогуба, в Надине - Софью Михайловну; правда, в Леонине, бедном армейском офицере, трудно было признать поэта-гусара с его известностью, да дело было уже не в нем, а в истории любви князя Щетинина и отчасти Леонина к Надине, очевидно, столь убедительной для слушательниц, что у кого-то, скорее всего у великой княгини Марии Николаевны, возникла мысль выдать замуж Софью Михайловну за графа Соллогуба.