Сказки
Шрифт:
Игорь усмехнулся: что сказать про деда? Видимо, правду.
— Никак, наверно. Мальчишка, плохо ориентировался в политике. Но когда дошел — стал красным, это наверняка.
Про деда все правильно, иным он и не мог быть: он дитя своего времени, только своего, а в то время семнадцатилетний парень из добропорядочной семьи редко имел какие-то устоявшиеся политические взгляды. Но дед дедом, а речь-то об Игоре… Ладно, начал не о себе, так и продолжим не о себе. Пока. Дальше видно будет.
— Он тебе сам рассказывал?
— Он умер задолго до моего рождения.
— Откуда же ты все
— Бабушка, отец… Они про деда многое знали, — Игорь старался отвечать не впрямую, уклончиво, переводил акцент: — Дед у меня герой-удалец. В финскую воевал, Великую Отечественную до конца прошел, полковником конец войны встретил. А потом демобилизовался, до смерти в газете работал.
— Журналист? Тоже Бородин фамилия?
— Нет, он не писал, не вспоминай. Он выпускающим работал, в типографии. А писать мечтал. Даже пробовал чего-то. Царапал в тетрадке перышком. И заметь: именно о гражданской войне. Наверно, и меня заразил.
— Ты же его не знал, не застал.
— Он меня генетически заразил…
Посмеялись. Настя попросила:
— Ты бы мне рассказал обо всем этом подробно, а?
— О чем именно?
— О путешествии деда. Ты о нем подробно знаешь?
Усмехнулся: куда уж подробнее…
— Хорошо, будет время — расскажу.
— Завтра? Идет?..
Ты этого хотел, Игорек? Поведать Насте о хождении по времени, в подробностях поведать, ничего не упустить, не забыть. Ни старика Леднева, ни Пеликана, ни Лиду, ни ее тетку, ни даже мальчишку-вестника, босого героя некрасовского стихотворения. Только не о себе придется говорить. О деде. А какая разница: тоже мальчик из хорошей семьи, тоже Бородин, тоже семнадцатилетний. Пускай о деде. Лишь бы выговориться…
12
Ясное дело, договорились завтра созвониться. Поутру, не откладывая в долгий ящик.
Бессмысленный в устах женщины термин: созвониться… Предполагающий полную неопределенность — кто первым вспомнит, тот и позвонит, — он, термин этот, прозвучал вполне конкретно. Созвонимся — значит, Игорь должен позвонить, как же иначе! И тем не менее внешний паритет соблюден. Ах, женщины, коварны ваши души… Откуда цитата? Похоже, из неопубликованного Бородина. Точнее — из ненаписанного…
На часах десять тридцать пять. Двор темен и тих. Интересно: ждут ли его вежливые ребята?.. Интересно — не то слово.
Шел, не глядя по сторонам, еле-еле сдерживая желание побежать. Вон они, ящики…
— Эй, Игорь, подойди сюда, дружок.
Ждут!
Ну уж черта с два он к ним подойдет!.. Убыстрил шаги, почти побежал, молча, никак на окрик не реагируя.
Стоп!
— Ты куда это разбежался? Не слышал — зовут?
Двое в куртках перед ним. И, как назло, никого во
дворе. Вымер он, что ли?
Может, закричать?..
— Давай-давай, двигай. Мы два раза не повторяем.
Эти куда грубее, чем их вожак. Вежливости не обучены.
Взяли под локотки и повели к ящикам.
— Руки прочь! — красивая фраза, но глупая. Игорь дернулся, сбросил руки «конвоиров», но ведь пошел к ящикам, сам пошел, как… корова на убой.
Придумал сравнение и про себя усмехнулся: пошляк ты, братец! Идешь по морде получать, а все же пыжишься: как бы покрасивше о себе выразиться…
Двое отконвоировали, трое поджидают. Итого — пятеро. Знакомые все лица. Вот и вожачок давешний. Сидит на ящике, развалился, на другой ящик оперся… Интересно: что они делают, когда из магазина пустую тару вывозят?
— Что же ты, Игорь? Ай-ай-ай…
Тон соболезнующий, того и гляди, расплачется юноша, модный свитер слезами омочит.
— А что я?
— Я тебя предупреждал: забудь о Насте. Предупреждал или нет?
— Ну предупреждал.
— А ты не послушался. Нехорошо…
Издевается, сволочь, остроумие свое показывает.
— Кому нехорошо?
— Будет? Боюсь, что тебе.
Странное ощущение: Игорь одновременно трусил и злился. Два малосовместимых чувства, ибо злость на противника должна рождать желание если не нападать, то уж защищать себя. Но, ощущая эту злость, Игорь пытался хорохориться, страшась тем не менее нечаянным словом или действием перейти ту грань, за которой дипломатические переговоры окончатся. Страшился он ее перейти и не понимал — не хотел понимать! — что ребята-ди- пломаты ведут переговоры, только следуя неписаному протоколу подобных встреч «на высоком уровне», а на самом деле ими все давно решено…
— Ты о себе лучше подумай.
— Странно… — Вожак обернулся к приятелям, театрально требуя разделить с ним изумление. — Игорь, кажется, хамит…
— Хамит, хамит, — немедленно подтвердил один из приятелей и засмеялся довольно.
— Обидно, — сказал вожак, встал и, не замахиваясь, коротко ударил Игоря в солнечное сплетение.
Игорь открыл рот, попытался вдохнуть, не смог и резко согнулся пополам, присел на корточки. Было страшно: воздух не попадал в легкие, останавливался где-то на полпути и к боли в животе добавлялась резкая, кружащая голову пустота в груди.
Вежливые ребята стояли над ним, молча смотрели, как он старается дышать, судорожно открывает и закрывает рот. Как рыба.
— Плохо Игорю, — сказал вожак.
Возможно, он и раньше что-то говорил, но, занятый болью, Игорь не слышал его. А сейчас услыхал, голос прорвался, как сквозь вату. И дышать стало легче.
— Как бы хуже не было, — добавил кто-то из парней.
— Сволочи! — Игорь почувствовал, что он вот-вот заплачет. Это было совсем уж стыдно.
— Он опять хамит, — грустно сказал вожак, глядя, как поднимается Игорь. — Он ничего не понял.
Игорь понимал: сейчас вожак снова ударит, и надо бы
ударить первым, пока тот не ждет нападения, стоит раскрывшись. Понимал и… ничего не мог с собой поделать.
И вдруг — это уж совсем попахивало мистикой! — раздался такой знакомый голос:
— Ба-а! Какие люди!
Пащенко! Он-то откуда?..
Обернулся: так и есть, Валерка. Улыбается во весь рот, будто невесть что развеселое углядел. И рядом с ним другой парень. Тот, напротив, довольно мрачно на все посматривает.