Сказки
Шрифт:
С Польской вышли на улицу с пышным именем Трехсотлетия дома Романовых.
— Наша центральная, — сказала Лида.
Оно и видно. Магазинов полно. Игорь вертел головой, стараясь ничего не пропустить. Лида удивленно спросила:
— Вам нравится?
Есть чему удивиться: москвич, а в восторге от провинциальной торговлишки. Кое-как выкрутился:
— Мы с Павлом Николаевичем так давно в города не заходили, что мне все внове кажется.
Улица Трехсотлетия дома Романовых была куда богаче Польской, а тем более Губернаторской. Во-первых, куда многолюдней! Игорь весьма и весьма удивлялся, встречая до сих пор одиноких прохожих: то мастеровой с деревянным
Но на Трехсотлетия в этот час город гулял. У мрачного длинного одноэтажного здания — вроде манежа или вокзала? — стояли извозчики. Двухосные пролетки с откидным верхом, бородатые — чуть ли не опереточные! — кучера: в суконных, неопределенного цвета, грязных — как это называлось? Ага, вспомнил! — армяках. Вон какой-то господинчик в синем сюртуке влез в пролетку, хлопнул извозчика по спине. Тот присвистнул, и лошадь пошла по улице — не сказать, чтобы торопливо… Вон еще извозчик проехал: двое офицеров в пролетке. Кому-то на тротуаре помахали белыми перчатками, засмеялись. А вон дама под зонтиком, лица и не видно. Не Бродвей, конечно, но жизнь идет.
Дома явно богатые. Кажется, они называются доходными. Двух- и трехэтажные, а там даже в четыре этажа домик виднеется. Витрины по всему первому этажу. Вывеска: «Универсальная торговля А. И. Штольца». Иными словами — универмаг. Понятно: в верхних этажах сдаются квартиры, в нижних — магазины.
Игорь жадно читал вывески. Про себя, конечно. «Скобяные товары бр. Кустовых», «Булочная О. П. Тарутина», «Головные уборы. Парижские модели. Только у нас», «Книжная торговля отца и сына Валецких». Вот куда бы зайти, порыться в книгах. Сколько там сокровищ для библиофила… Нельзя. Даже если бы деньги были — а их,
увы, ни копья! — и то ничего не купишь: не перенести из времени во время…
«Кинотеатр «Одеон». Сегодня и ежедневно: жгучая драма из жизни полусвета. С участием Веры Холодной и Ивана Мозжухина».
— Вы смотрели?
— Что?.. А-а, кино… Нет, не пришлось.
— А я два раза смотрела. Так захватывающе…
Позвольте усомниться. Показать бы девушке Лиде самый примитивный широкоформатный фильм — какой бы эффект был?
— Представляю, что сказала бы Анна Карловна, если бы увидела нас сейчас… — Лида засмеялась, видимо, представив себе неведомую Анну Карловну.
— Кто такая Анна Карловна?
— Наша классная дама, — помолчала, явно борясь с собой, добавила: — Индюшка надутая… — и быстренько взглянула на Игоря: как он реагирует? Не шокирован ли?
Игорь был скорее обрадован, а никак не шокирован. Живая нормальная девушка. Симпатичная, веселая. Ну до чего ж ее воспитанием добили — слова в простоте боится сказать.
— Да еще и дура, наверно, — Игорь злорадно довернул гайку.
Засмеялась.
— Ой, верно! Дура дурой.
Так-то лучше. Совсем ожила смольная воспитанница. Вернее, с этого… как его… с Лялиного спуска. Звучит попроще, нежели Смольный, но ведь и городок не Питер.
Игорь смотрел по сторонам и ловил себя на странной мысли. То, что он видел в городе — дома, вывески, люди на улице, извозчики, — все казалось знакомым, ничем не отличалось от того, что представлял он, читая книги, где действие происходило в таких же городишках. Не отличалось увиденное и от скрупулезно выверенных декораций многочисленных фильмов, просмотренных Игорем. Чужая память, подсказавшая ему место действия, плотно смыкалась
Но иначе и быть не могло в том прошлом, куда путешествовал Бородин, ибо технически путешествие это не имело ничего общего с классическими, описанными в любимых Валерой Пащенко романах. Путешествие в чужую память — дело особое, мало изученное фантастами, неясное, если хотите… А своей памяти о городках восемнадцатого года у Игоря не имелось: что поделаешь — возраст!.. Поэтому, наверно, и давешняя деревня тоже смотрелась неживой. Не населил ее Игорь жителями. Не захотел. Не смог.
Но тем не менее деревня, как пишут в научных трудах, имела место, и город его имел, и так уж требовалось по прихоти чужой памяти, что в городе ощущался явный перебор офицерья.
Чистенькие, подтянутые, штабные, не нюхавшие, видно, пороховой гари, кое-кто с золотыми шнурами аксельбантов, столь легко перебиваемых пистолетной пулей, — рассказ профессора тому порукой. И другие — погрязнее, не такие нафабренные, наглаженные. Скорее всего боевые, пришедшие в город с передовой. Не исключено — серебряные орлы. Одни куда-то спешили, иные просто фланировали, ухаживали за дамами, входили в лавки и магазины, пошатываясь, вываливались из кафушек и из ресторации Ивана Дудко, носящей громкое имя «Валенсия». Почему «Валенсия», а не, к примеру, «Андалузия», Игорь не знал. Похоже, что и Иван Дудко смутно представлял себе местоположение настоящей Валенсии, выбрал название только по звучности да явной «иностранности».
Улица Трехсотлетия дома Романовых упиралась в замечательно просторную площадь с фонтаном посередине. Фонтан сей некогда являл собой скульптурный шедевр: два ангелочка трубили в трубы, а третий, оттрубив свое и сжимая в детском кулачке духовой инструмент, парил над ними, упираясь для крепости босой ступней в кудрявую головенку одного из крылатых музыкантов. Так было, но ныне крылья ангелочкам поотбивали, носы тоже, у одного и над трубой надругались. Более того, чья-то стыдливая или, напротив, похабная рука несмываемой черной краской нарисовала ангелочкам подштанники до коленей. В черных подштанниках, изувеченные, с обломками крыл, они вы
глядели сиротливо. Тем более что фонтан не работал, воды не было. Зато на каменном барьере его — тоже оббитом, неаккуратном — сидела настоящая кошка — пятнистая, тощая, с диким взглядом. Кошка меланхолично терла лапой морду, «намывала» гостей в город.
Позади фонтана, в глубине, красовалось трехэтажное здание с колоннами, с двумя одноэтажными флигелями, которые соединялись с центральной постройкой низкими короткими галереями. На круглой купольной крыше вился трехцветный романовский флаг. Офицеров и здесь было — пруд пруди. Пешие, верховые. И — о чудо! — перед колоннадой стоял прекрасный открытый автомобиль, вершина технической мысли, сверкающий черной краской и зеркальной хромировкой, по виду — «бенц» года четырнадцатого. Игорь неплохо разбирался в старых машинах и даже некогда собирал их модельки, выполненные в точном масштабе, с подробностями, аккуратно.