Сказки
Шрифт:
— Ошибку дал, — извинился он, забрал костяшку, вынул из жмени нужную, шлепнул о стол. — Вот она.
— Ты, Кузьмич, или играй, или иди домой и шути со своей старухой, — обозлился Витька, — а нам с тобой шутить некогда.
Петр Кузьмич снова взглянул на стол и ужаснулся: пятнистую доминошную змею замыкала все та же костяшка «шесть — один», хотя он голову на отсечение мог дать, что брал не ее, а «пять — три».
— Надо ж, наваждение какое, — заискивающе улыбнулся он, забрал проклятую костяшку, сунул ее для верности в кармашек
— Ну, дед, — заорал Витька, — я так не играю! — Он швырнул свои костяшки на стол и поднялся. — Клоун несчастный!
В другой раз Петр Кузьмич непременно обиделся бы за «клоуна» и не спустил бы нахалу оскорбительных слов, но сейчас у него прямо сердце останавливаться начало и пот холодный прошиб: на столе, поблескивая семью белыми точками, лежала костяшка «шесть — один».
— Братцы! — закричал Петр Кузьмич. — Я не нарочно. Я ее, проклятую, в карман спрятал.
Он выхватил из нагрудного кармана спрятанную костяшку и показал партнерам.
— Ты бы ее лучше на стол положил, — сурово сказал Павел Филиппович, а тихий Сомов только головой покачал.
Петр Кузьмич посмотрел и тихо застонал: это была та самая, нужная — «пять — три».
— Братцы, — сказал Петр Кузьмич, — тут какая-то чертовщина. Я же точно выбираю «пять — три», а получается «шесть — один».
— Может, у тебя жар? — предположил Витька.
— Нету у меня жара и не было никогда… Братцы, да не шучу же я, — простонал Петр Кузьмич. — Сами проверьте…
— И проверим, — сказал Павел Филлипович. — Сядь, Виктор.
Витька сел со скептической улыбкой, подобрал брошенные кости. Петр Кузьмич раскрыл ладошку, протянул ее партнерам.
— Вот смотрите: беру «пять — три». Так?
— Так, — согласились партнеры.
— И кладу ее на стол. Так?
— Так. — Партнеры опять не возражали.
— И что получается?
— Хорошо получается, — сказал Павел Филиппович.
И он был прав: змейку замыкала неуловимая прежде костяшка «пять — три».
— Ну, Кузьмич, — протянул Витька, — ну, клоун…
И опять-таки Петр Кузьмич не ответил дерзкому, потому что был посрамлен, полностью посрамлен.
— Ладно, — сказал Павел Филиппович, — замнем для ясности. Я на твои «пять — три» положу свои «три — два». — Замахнулся и замер, не донеся руку до стола…
На столе вместо всеми замеченной костяшки «пять — три» лежала пресловутая «шеть — один».
— Опять твои штучки, Кузьмич? — ехидно спросил Витька, но его оборвал Павел Филиппович:
— Помолчи, сопляк. Я же смотрел: Кузьмич не шевельнулся. И костяшка нужная была. Тут что-то не так.
И даже молчаливый Сомов раскрыл рот.
— Ага, — сказал он, — я тоже видел.
— Вот что, — решил Павел Филиппович, — ставим опыт. Кузьмич, бери костяшку.
Кузьмич забрал злосчастную костяшку.
— А теперь
Кузьмич безропотно послушался.
— Все видите? — спросил Павел Филиппович и показал публике «пять — три». — Вот я ее кладу, и мы все с нее глаз не спускаем…
Четыре пары глаз гипнотизировали костяшку, и Павел Филиппович аккуратно приложил к ней нужную «три — два». Все было в порядке.
— Теперь я слежу за Кузьмичом, — продолжал Павел Филиппович, — а ты, Витька, клади свою, не медли. Ну?
Витька замахнулся было, чтобы грохнуть об стол рукой, но тихий Сомов вдруг вякнул:
— Стой!
Витька изучал только что свои кости. Павел Филиппович гипнотизировал перепуганного Кузьмича, а Сомову заданий не поступало, и он все время смотрел на стол. И первым заметил неладное. На столе вместо «пять — три» лежала все та же «шесть — один», которая должна была — а это уж точно! — находиться в руке Петра Кузьмича.
— Где? — выдохнул Павел Филиппович, и Петр Кузьмич раскрыл ладонь: костяшка «пять — три» была у него.
— Все, — подвел итог Витька. — Конец игре.
— Что ж это такое? — спросил Петр Кузьмич дрожащим голосом.
— Темнота, — сказал Витька, для которого все вдруг стало ясно, как «дубль — пусто». — У нас сколько профессоров в доме живет?
— Сорок семь, — быстро сказал Петр Кузьмич, которому по его общественной должности полагалось знать многое о доме и еще больше о его жильцах.
— То-то и оно. Про телекинез слыхали?
— А что это?
— Управление предметами одной силой мысли. Скажем, хочу я закурить, пускаю направленную мысль необычайной силы, и сигарета из кармана Сомова прямо ко мне в рот попадает.
Сомов машинально схватился за карман, а Витька засмеялся:
— Дай закурить. — Получив сигарету, прикурил, продолжал: — Я-то так не могу. Это пока гипотеза. А сдается мне, что кто-то из наших ученых хануриков гипотезу эту в дело пристроил. И силой мысли экспериментирует на наших костяшках. Вот так-то… — Он затянулся и пустил в воздух три кольца дыма. Четвертое у него не получилось.
— Ну, я найду его, я… — Петр Кузьмич даже задохнулся, предвкушая победу силы мести над силой мысли.
— Ну и что? — спросил Витька. — А он тебе охранную грамотку из Академии наук: так, мол, и так, имею право.
— На людях опыты ставить? Нет у него такого права! Пусть на собаках там, на обезьянах, прав я или нет? — Он опять превратился в привычного Петра Кузьмича, грозу непорядков, славного борца за здоровый быт.
И Павел Филиппович, и тихий Сомов, и даже нигилист Витька, для которого зеленая трешница была сильнее любой мысли любого ученого, поняли, что Петр Кузьмич всегда прав. Или, точнее, правда всегда на его стороне. И он найдет этого профессора, тем более что их всего-то сорок семь, число плевое для Петра Кузьмича, два дня на расследование — нате вам голубчика.