Сказочная древность Эллады
Шрифт:
Повинуясь господам, Евмей взял лук и стрелы и подал их Одиссею; несмотря на негодование женихов, Одиссей взял свой старый лук, осмотрел его внимательно, не пострадал ли он от времени — нет, все было в исправности. Тетива, как это было принято, была прикреплена только к одному концу лука, у другого находился крючок, на который нужно было, предварительно согнув лук, надеть петлю другого конца тетивы; это и называлось «натянуть лук». Осмотрев основательно свое доброе оружие, Одиссей исполнил то, что никому не удавалось, — согнул лук и натянул на него тетиву; затем он взял стрелу, положил ее куда следовало, потянул тетиву к себе — стрела пролетела через все двенадцать кругов и ударилась в стену хоромы. Тогда витязь отскочил к запертой двери хоромы, стал на порог, взял другую стрелу —
Женихи остолбенели; все же они не думали, что нищий бродяга мог сознательно покуситься на жизнь самого знатного из их среды. Но Одиссей не дал им опомниться. «А, псы негодные! — крикнул он им. — Вы не рассчитывали, что я могу вернуться со странствий и потребовать вас к ответу за ваши бесчинства!» Тут только они поняли, кто перед ними стоит. Тщетно; Евримах предлагал ему мир и возмещение убытков: не в убытках суть, а в оскорблении, а его может искупить только кровь. Сам Евримах стал второй жертвой Одиссеева лука; но как только женихи поняли, что спор может быть решен только булатом, они воспрянули духом, и положение Одиссея и его трех приверженцев стало опасным. У женихов были мечи, и огромное численное превосходство было на их стороне; а тут еще Меланфий принес им копья и щиты из внутреннего покоя, куда их было запрятали Одиссей и Телемах. И все-таки восторжествовала несокрушимая сила мужа, сражающегося за свою честь и свой дом: один за другим женихи полегли, — дом был чист от навязчивых гостей.
Одиссей послал за Евриклеей. Старушка хотела возликовать, увидя мертвыми разорителей дома, но он ее удержал: «Не годится ликовать над убитыми людьми». Он велел ей старательно смыть обильно пролитую кровь; трупы были унесены, воздух хоромы очищен серой; тогда только он послал няню за госпожой.
Пенелопа все еще покоилась в чудесном сне, навеянном на нее Афиной; она не слышала ни лязга оружия, ни криков и стонов сражающихся. Когда теперь Евриклея, разбудив ее, ей сказала, что Одиссей вернулся и восторжествовал над врагами своего дома — она сначала подумала, что старушка помешалась. Ее настойчивость, однако, заставила ее призадуматься; она все еще не решалась поверить в свое счастье: испытанная горем женщина заподозрила обман. Ее вчерашний собеседник теперь называл себя ее мужем — тем ее мужем, которого она не видела двадцать лет; посмотрим!
Она спустилась к нему в хорому, села против него, стала смотреть ему в глаза — то как будто признает, то как будто нет. Тщетно укорял ее Телемах. «Если он действительно мой муж, — сказала она, — то у нас есть примета». Настала ночь; Одиссей вздохнул. «Что же, постели мне ложе здесь», — сказал он Евриклее. «Да, — подтвердила Пенелопа, — вынеси ему сюда из терема его кровать». — «Мою кровать? — удивился Одиссей. — Как же она ее вынесет, когда одна ее ножка — пень маслины, глубоко запустивший свои корни в почву?» Тут только Пенелопа бросилась ему на шею. «Теперь я убедилась, что ты — Одиссей, — сказала она, — это была та тайная, только нам с тобою ведомая примета».
На минуту засияло счастье, но только на минуту; впереди была еще гроза. Отцы убитых женихов узнали про постигшее их несчастье; вместо того чтобы пенять на себя, что они не удержали своих сыновей от насилия, они стали возбуждать народ против Одиссея. «Хорош царь, — говорили они, — всю свою рать растерял на войне и в странствиях, а теперь, вернувшись, истребил и подросшую силу страны». Не желая, чтобы его городской дворец стал предметом нападения, Одиссей со своими верными слугами удалился к загородному хутору, занимаемому его престарелым отцом Лаэртом. Велика была радость старца — уж не думал он когда-либо в жизни увидеть своего сына. Но время не ждало: вражий отряд, предводительствуемый отцом Антиноя, приближался к хутору. И тут бы опять произошло кровопролитие; уже пал отец Антиноя, пораженный копьем Одиссея. Но голос благоразумия восторжествовал; посредником явился старый Ментор… если только это
Одиссей был признан царем, и для Итаки опять настали счастливые времена.
72. СМЕРТЬ ОДИССЕЯ
Под мудрым правлением Одиссея расцвел и его дом, и вся страна. Роскошные дары феакийцев возместили убытки, причиненные бессовестным хозяйничаньем женихов; его же работу благословили боги — и Зевс, и Деметра, и особенно Паллада. Один по-прежнему оставался ему враждебным: это был Посидон. Одиссей помнил пророчество, данное ему некогда на том свете Тиресием о том, как ему замолить гнев ретивого бога морей; и для этого ему пришлось бы опять покинуть его любимую Итаку, опять стать странником и скитальцем. Удивительно ли, что он откладывал время этого нового подвига?
Годы шли; Лаэрт тихо скончался. Телемах возмужал и стал способен управлять самостоятельно и царством и домом. Тогда наконец Одиссей решился исполнить лежащий на нем долг совести. Поставленная ему Тиресием задача состояла в следующем: ввести почитание Посидона среди людей, совсем не знающих моря. Он велел переправить себя в лодке к берегу Эпира, а затем, взяв весло на плечо, пошел дальше в глубь материка. Встречные смеялись над ним: «К чему ты тащишь это весло?» Он молча шел дальше. Но вот наконец встречный путник спросил его: «Что это за странная лопата на твоем плече?» По этому вопросу он признал, что эти люди, очевидно, не знают, что такое море. Он воткнул весло в землю и, собрав народ, совершил торжественное жертвоприношение в честь Посидона. Этим он себя очистил перед ним. Теперь можно было вернуться в Итаку.
Но в Эпире находилась также и бурная Додона, славная оракулом Зевса и Матери-Земли; захотелось Одиссею узнать от пророков вещего дуба, какая ему предстоит смерть. Тиресий ему и об этом кое-что сказал: «Смерть тебе будет от моря, безбольная, после долгой старости, и счастливы будут народы кругом»; но он этим не удовольствовался и своей пытливостью навлек на себя новое горе.
В Додоне он получил поистине страшный оракул: «Ты умрешь от руки твоего сына». Это было истинным проклятием: принять смерть от самого любимого в мире человека, пятная и его самого, этого чистого душой, безгранично его любящего Телемаха, пятном отцеубийства! Нет, лучше оставаться вечно изгнанником, отказываясь от дорогой родины! Одиссей с тех пор уже не покидал Эпира; с его умом и деловитостью он для всех был желанным гостем, везде находил друзей. Так прошло много лет горестной разлуки с отчизной.
Но вот и он состарился; тоска по родине все сильнее и сильнее его глодала. Умрет он — «и будут счастливы народы кругом». Какие? Чужие, не итакийцы; а между тем он мог бы именно своим принести это счастие, если бы вернулся домой. Не выдержала душа; он бросил своих эпирских хозяев и на лодке опять вернулся в Итаку.
И опять никто его не узнал — так оно и лучше. Надо сначала убедиться, в каком положении дела и как отнесется царь Телемах к возвращению своего старого отца. Он приходит в свой дом; ему навстречу почти столетняя старушка, все та же няня Евриклея. «Узнаешь?» О, да, узнала; не надо преждевременно давать знать другим, пусть сначала пройдет хотя эта ночь. Она стелет ему ложе в странноприимном покое. Телемах не особенно удивлен приходом нового гостя: таких всегда бывает много, их дом гостеприимен. Пусть Евриклея, если хочет, поухаживает за ним: он рассказывает ей о себе, обо всем, что он извещал за время своей новой разлуки.
Чу… затрубили тревогу. Что случилось? Какие-то морские разбойники нагрянули на страну. Надо выручать; Телемах вооружает свою рать; со своими идут и гости — это естественная благодарность за гостеприимство. И принятый Евриклеей странник тоже не так уж стар, чтобы не участвовать в общем деле. Все спешат на взморье; происходит жаркая стычка, но итакийцы побеждают. Враги отчасти перебиты, отчасти взяты в плен; в числе последних и молодой атаман. Из своих же не погиб никто… Подлинно ли никто? Да, никто, если не считать вчерашнего странника: он тяжело ранен стрелой атамана. Евриклея в ужасе всплеснула руками: «Боги! Ведь этот странник — сам Одиссей!»