Сказочная древность Эллады
Шрифт:
VII
Три дня спустя Креуса скромной паломницей смешалась со всеэллинской толпой, пришедшей испросить совета у Аполлона. Священнослужителю, отбиравшему у богомольцев жертвенных животных, она передала купленного тут же барана с позолоченными рогами, привязав ему к шее символ Афины — глиняное изображение совы. Затем пришла Пифия; после краткой молитвы она произвела жеребьевку среди пришельцев, причем жребий Креусы выпал одним из первых; затем она удалилась в святая святых, предоставляя толпе, в ожидании священнодействия,
Наконец крик Пифии возвестил всем, что в нее вселилась пророческая сила; тогда из храма вышел слуга Аполлона, юноша несказанной красоты, и стал подходить к паломникам по определенному жребием порядку. Дошла очередь и до Креусы; увидев юношу вблизи себя, она не могла удержаться от возгласа:
— Счастлива та, что родила тебя! Какое имя получил ты от нее?
— Та, что меня родила, вероятно, очень несчастна; а имя мое просто — слуга Аполлона. Но об этом не время говорить; какой вопрос имеешь ты к богу?
— Мой вопрос заключен в этом обвязанном и запечатанном складне, — ответила Креуса, — смертные очи не должны его читать. А как получу я ответ?
— Ответ ты прочтешь в том же складне; для бога нет тайн и преград.
— Он удалился в храм; прошло несколько жутких минут. Внезапно из храма раздался крик Пифии, заставивший всех присутствующих вздрогнуть. Вскоре затем опять явился юноша — все заметили, что смертельная бледность покрывала его лицо. Он протянул складень Креусе.
Печать была нетронута. Разломав ее, Креуса вскрыла складень — но тотчас выронила его, зашаталась и закрыла лицо руками. Складень был пуст; воск дощечек был точно выжжен огнем факела, и сами они были черны, как уголь.
В ту же минуту пришел и священнослужитель, принимавший жертвенных животных от паломников; он вел барана с позолоченными рогами.
— Где та афинянка, что дала мне барана с изображением совы? Пусть берет его и уходит поскорее; бог отверг ее жертву.
Тут толпа отшатнулась от Креусы, точно от зачумленной. Послышались голоса:
— Грешница!
— Святотатица нечестивая!
— Ты нас всех осквернила!
— Таких камнями побивают!
— Камней! Камней!
Все грознее и грознее становилось настроение толпы; камни не замедлили появиться в ее руках; еще минута — и началась бы кровавая расправа.
Креуса бросилась к юноше, точно ища у него спасения; тут впервые он разглядел ее черты, заглянул в ее прекрасные, широко раскрытые в испуге глаза. Какое-то странное, неведомое раньше чувство шевельнулось в его сердце.
— Бросьте камни! — крикнул он толпе. — Кто властен толковать волю бога? Он часто принижает человека, чтобы потом возвысить его. Пойдем все к Касталийскому ключу, омоемся в его очистительных струях. А ты, гостья, иди с миром, и да будет бог впредь милостивее к тебе!
VIII
Нерадостна была в Афинах встреча обоих супругов.
— Бог не удостоил меня ответа на мой вопрос.
Ксуф недоумевающе посмотрел
— И все же мы не можем пренебречь просительством гражданок, — сказал он. — Придется мне самому отправиться в Дельфы.
Он и отправился, притом с богатой казной и царской свитой; молодая луна успела уже налиться, когда он вернулся. Вернулся же он, видимо, довольный; на вопрос жены он ответил уклончиво:
— Все к лучшему. — И тотчас прибавил: — Позволь поручить твоей милости моего нового кунака: Ион, сын Эолида, дельфиец.
Креуса взглянула на гостя — и вскрикнула: она узнала юношу, спасшего ей жизнь в Дельфах. Тот казался не менее удивленным.
— Значит, у тебя было имя?
— Значит, ты была царицей?
В другое время эти невольные восклицания возбудили бы подозрения Ксуфа; теперь же он сам казался наиболее смущенным.
— Как царь афинский, я предложил дельфийцам достойное Паллады угощение, — сказал он, как бы оправдываясь. — Думал, что и богу это будет приятно. От имени дельфийцев мне дал ответное угощение Ион — так велел жребий. Так-то мы стали кунаками. Теперь я хочу показать ему Афины. Он останется некоторое время у нас.
Креуса молча кивнула головой и отправилась в свои покои.
Ион действительно загостился. С Ксуфом он был неразлучен: учился у него конной езде и военному делу, в котором был новичком, посещал с ним членов Ареопага, объезжал деревни. Очень часто Ксуф с известной намеренностью спрашивал при посторонних его мнения — и случалось, что всякий раз это было здравое, разумное мнение. Его обаятельность в обращении, его красота тоже снискали ему расположение людей; к нему привыкли, его полюбили и даже печалились при мысли, что он все-таки только гость и со временем уедет, хотя и не очень скоро.
Зато царицы юноша, видимо, избегал; в ее присутствии он всегда чувствовал себя неловко, точно он перед нею виновен. Домашние приписывали это естественной сдержанности молодого гостя перед хозяйкой, хотя и не молодой, но все же моложавой и прекрасной, и вполне его одобряли.
— Видно, что он под благодатью вырос, — говорили они.
Все же настало время, поневоле заставившее Иона и Креусу несколько смягчить эту суровость. Вековые соседи-враги афинян, евбейцы, опять зашевелились и заняли военной силой отнятые у них Эрехфеем земли; пришлось Ксуфу отправиться в поход.
Перед отправлением он дал последнее угощение друзьям — ареопагитам и при третьем кубке, созвав своих домочадцев, торжественно провозгласил:
— Жена, поручаю Иона твоим заботам, как хозяйки и — ввиду его юности — как матери. Ион, поручаю царицу и дом твоей защите. Святой общеэллинский закон известен вам обоим.
После этих слов он пролил несколько капель вина.
— Зевсу-Спасителю! — воскликнули все.
— За нашу победу! — крикнул Ион.
Ксуф осушил кубок.
— За твое возвращение! — прибавил старший ареопагит.