Сказы и сказки нижегородской земли
Шрифт:
И помогли монахи Бояну укрыться в обители на далеком Ясном озере, за лесами керженскими. Двенадцать иноков, старец Досифей тринадцатый хлеба сеяли да рыбачили, по диким ульям мед и воск добывали. За русских богу молились, черемис в православную веру заманивали. Все тринадцать иноков воины бывалые, в сечах изрубленные. По сердцу им пришелся послушник-витязь Боян. Лечили травами да целебной водой из родников-ключиков. И раны зажили, и жилы срослись, а без костылей никуда! А песни запел. Любили монахи послушать песни Бояна, и вспоминалась им буйная молодость и ратные подвиги под стягами великих и малых князей.
А князек Перемет,
Но от Москвы хана с Переметом москвичи попятили. Тогда они в теплые края подались, малые народы грабить. Больше года Перемет помогал татар-хану мирные земли и племена зорить. Перенял веру татарскую и обычаи и за службу свою получил от хана пайцзу [1] и ярлык на княжение в земле низовской. Но когда вернулся Перемет с остатками дружины в родной край, то княжить и править ему было нечем. Пока он одному татар-хану помогал, другой хан походом на нижегородскую землю ходил, город-крепость разорил, а людей перебил да в полон угнал. Не миновали татарской неволи и Оринка с первенцем княжичем. И не нашел Перемет в родном городе ни семьи, ни двора своего княжеского. По лицу низовской земли словно черная хворь-чума прошла. Повсюду были побоища, кости да пожарища, только хищному зверю да воронью привола была.
1
Пайцза — золотая пластинка, знак полномочия для сбора дани.
На изнуренном коне Сарацине метался Перемет из конца в конец низовской земли, не находя покоя и отрады. Выходили из лесов уцелевшие люди, заново обживали разоренный край, во всю мочь трудились на полях, на промыслах. Но не слышал от них князь ни единого доброго слова. Чтобы угодить ханам, принялся Перемет с низовцев дань собирать, в черемисские земли грабежом ходил. И каждый раз, отправляя в орду дань, просил хана Басмана выкупить и вернуть ему Оринку с первенцем сыном. Так прошел еще целый год, на ханской службе растерял Перемет остатки чести и совести, и возненавидел его народ нижегородский, Малые ребята и те кричали вслед:
— Перемет-сума! Перемет-сума! Бабу на бляшку сменял, сына за ярлык продал! У витязя Бояна коня украл!
От народной ненависти только больше свирепело сердце отступника. Наконец стало известно ему от татар, что жена и сын за Хвалынское море проданы и вернуть их никак нельзя. Совсем жутко стало князю Перемету на свете жить. От почета и семьи ничего не осталось, от богатства один конь да и то чужой. Не переставал Сарацин по ночам призывно ржать, хозяина ждать, прислушиваясь тревожно. И есть стал плохо, и на князя злился, гляди того, загрызет.
Начал понимать Перемет, что обманулся он в беспутной жизни, да поздно спохватился. Сиротливо висел среди дубовых столбов вечевой колокол Нижня Новгорода. Давно не служил он народу нижегородскому. Но собрались голытьба, да смерды, да молодцы из вольницы, ударили в колокол, созвали народ и ополчились поголовно против княжеской шайки притеснителей. От восставшего народа переметнулся князь с остатками дружины в Радиловград. Но и там ему пятки жгло, со всех сторон боязно. Вот и подался он в глухомань заволжскую, в земли вятские да черемисские. Сначала по-за Ветлугой ходил, черемис зорил, притеснял, потом на Вятку пришел. Показался ему народ там доверчивым да простецким и задумал было тут на княжение сесть. Но недаром исстари сказано, что народ вятский прост, да хватский. Так испокон веков было. И сказали вятичи князю Перемету:
— Из Новгорода Великого дошло до нас о том, какой ты есть. А теперь и сами видим, чего ждать от тебя и татей твоих. Уходите всей шайкой восвояси да подале, пока головы носите. Наша Вятка не так глубока, как Волга, но местечко поглубже для вас найдется! — После того последние воины и приспешники от Перемета отшатнулись и по сторонам разбрелись. Понял князь, что звезда его бесталанная закатывается. Просыпались совесть и раскаяние. Совсем не нужен был князь народу, что держался дружбы с Великим Новгородом. Как загнанный волк метался он по вятской земле, не находя ни отдыха, ни пристанища. Дурные люди под конец своей жизни к молитвам да к богу прибегают и ответ за свои дела на бога сваливают. Так и князь Перемет порешил:
— Поеду на Волгу, пусть казнь принять, да от своих нижегородцев. Постригусь в монастырь, прощение у бога вымолю!
Спешит лесной дорогой всадник на заморенном коне. Конь серый в яблоках, сединой тронутый, ушами шустро прядет, перед непогодой всхрапывает. Воин спит либо дремлет, поводья на лугу бросил, сидит в седле нахохлившись мокрым вороном. Вот расступился лес, впереди полько зеленое, весенним закатом освещенное. За польком холмы, от леса кудрявые, а с холмов волнами бежит вечерний звон. Очнулся всадник, поводья в руку взял. Замолчали колокола, зато песня послышалась суровая. Заржал тут Сарацин призывно, радостно, ушки навострил и шагу прибавил. И посмеялся над ним всадник невесело:
— Али ячмень да пойло почуял, собачья кровь!
За польком среди холмов показалось озеро, тихое да ясное, как голубой алмаз на челе земли. На холме над самым обрывом монастырь за частокольной стеной. Избы-кельи из вековых сосен срублены, берестом покрыты, крошечными оконцами на свет глядят. Храм без куполов, без луковиц, приземистый, но крест свой тяжелый, как голову, высоко держал. И весь он в озере, как в щите стальном, отражался. Загляделся Перемет и тишиной заслушался. И тишина, и глушь, но давно сюда молва дошла о том, что князь Перемет не только злодеем стал, но перенял и веру и обычаи басурманские.
У монастырских ворот к дубовому столбу-коновязи князь коня за повод привязал и в ворота тяжелые кулаком постучал. Сквозь решетку кованую видно было, как инок на костылях к воротам приковылял. Застучали засовы дубовые, запоры потайные, ворота распахнулись и, пропустивши гостя, глухо захлопнулись.
В тот вечер князь Перемет за всю свою жизнь впервые с колен поклонился не хану-басурману, а русскому и о всех своих злодеяниях рассказал. Надолго задумался старец Досифей, игумен иноческой обители. Потом сказал: