Сказы
Шрифт:
Стал Степан Тимофеич князишек, купчишек пугать, дома по ветру пускать, караваны останавливать да гостинцы раздавать народу. В царевом дворце переполох пошел.
Царь самых верных воевод послал, приказал живого или мертвого поймать Стеньку Разина, а всех молодцов его погубить, в Волге потопить, плоты срубить, столбы с перекладинами на плотах поставить, шелковые ожерелья привязать, по десятку на каждом плоту удальцов Степановых повесить и плоты вниз по Волге пустить.
Легко сказать, да не легко орла запоймать.
У
А он все выше да выше с низовья подымается.
Сколько Степан Тимофеич кораблей на дно пустил, и не счесть.
А как Степан-то Тимофеич разбил несметные царевы войска на реке Камышинке, тут еще столько да полстолько их подвалило.
Раным на заре поднялся Степан Тимофеич на утес высокий — и Сергей с ним. Из-за гор кровяное солнце всходит. Ветер теплый со степей дует, травы цветут, запахи душу пьянят. Беляк по Волге играет, а стрежень все чернее и чернее становится. Ветер кудри Степановы расчесывает, приглаживает.
Корабли его, струги легкие всю Волгу заполонили от Саратова чуть не до Астрахани.
Орел-степняк над утесом кружится, словно что сказать Степану Тимофеичу хочет.
— Что это стрежень-то почернел? — Степана Тимофеича спрашивает Ноздря.
— Сам не знаю, — отвечает Степан.
В даль туманную вглядывается. Вся округа лежит перед ним, как на ладони. Луга ровные, будто скатерти, кресты колоколен золотом на восходе горят, стада по степи рассыпаются, и далеко-далеко Волга-матушка с голубым поднебесьем сливается.
И никого-то на всей земле в этот ранний час выше Степана Тимофеича нет. Раскинул он свои руки могучие, и по жилушкам силушка похаживает, вздохнул всей грудью, да еще раз вздохнул, словно впоследние сладким волжским воздухом хочет надышаться вдоволь.
— Сладкий какой, разымчатой воздух-то здесь, Ноздря, а! Воздух-то, говорю, родной, свой. Хорошо-то как, милый мой…
Обнял он Сергея, к груди прижал, а потом припал к земле, чутким ухом к утесу приник.
— Ноздря, послушай, земля просыпается, дышит…
Глядь, вдали что-то белеется. Что бы это? Не караван ли? Караван, да не с шелком, не с бархатом, не с питьем, не с яствами, — со свинцом царским да с порохом. Кораблей из-за рукава выплывает видимо-невидимо. А за кораблями-то плоты плывут, а на них-то столбы стоят с перекладинами.
Вправо глянул — царевы знамена над степью колышутся, на рысях летят все конные. Слева по берегу пешие идут, по дорогам пыль стелется.
Потемнел Степан Тимофеич, как стрежень.
— Вишь, Сергей, за дорогим товаром, за нашими головами караван царев плывет, слуги царские торопятся. Ну, да хорошему товару и цена не дешева. Встречать будем. Чай, не стать привыкать. Давай-ка обнимемся да поцелуемся. Что-то орел низко над нами кружится.
Обнялись они на том утесе высоком,
Как три раза-то из пушки выстрелили, заскрипели уключины, наверх Степановы молодцы поплыли.
На атамановом корабле Степан Тимофеич в рубашке шелковой с галунами, о правую руку Ноздря в шапке собольей с верхом малиновым, о левую-то Наташа стоит.
— Эй, волжские, донские, камышинские, наворачивай, не бывало еще такого утра горячего!
То не две тучи черные сошлись, не гром, не молнии в небе грянули, — ударили пушки Степан свет Тимофеича, а им с царевых кораблей откликнулись.
С берегов степаново войско хотят в затылок обойти.
Сверху напирают царевы корабли — красногрудые струги помешались с кораблями белыми, словно птицы красноперые в лебединую стаю попали.
Не туман, не роса над Волгой от Камышина до Саратова, — пороховым дымом Волгу окутало. Рыба-то вся на дно ушла.
Не буря сосны столетние с треском наземь валит, — трещат палубы, мачты, паруса, солдаты в Волгу валятся, все в дыму потонуло, и свои и чужие перемешались.
Топорами сплеча орудуют, баграми за снасти корабельные цепляют, стонут, плачут, кричат, ругаются…
Корабли пылают хуже, чем в аду, люди из огня в воду прыгают. Ни та, ни другая сторона не уступает…
Долго бороньище тянется. А царевы войска все подваливают да подваливают…
Покраснела к вечеру вода в Волге, стала теплой от крови.
— Волга, мать моя, чем я тебя прогневал? Или песнями мы тебя не тешили, не величали? Или свою сторону родную на чужую променяли? Или паруса на моих кораблях хуже царевых были? На что ты прогневалась?
И еще злее молодцы Степановы рубятся, колют, бьют на все стороны…
От утра до утра молотили они, рук не покладаючи. Видит Степан, трети войска его не стало.
На вторые сутки еще стольких нет. На третьи сутки по заре видит Степан — и совсем мало у него народу осталось.
— Уходить надо! — кричит Сергей. — Тяжела рана, да залечим. Соберем войска больше прежнего, была бы голова. А без тебя все пропадем!..
А Степан окунул черные кудри свои в Волгу и, вроде себя не помня, Волге сказывает:
— Нет, не дамся я им: ни мертвый, ни живой. Не царю я сберег свою голову, а тебе, Волга.
Как увидели с царевых кораблей шапку соболью с малиновым верхом, кафтан однорядочный со Степанова плеча на Ноздре: «Хватай, держи атамана!» — кричат.
Струг Ноздри окружить, отбить в сторону трафят, живого в полон полонить, думают, что Степан это.
Тут вдруг Ноздря, слова никому не сказав, улучил минуту подходящую, перескочил на другой струг, а с ним еще молодцов десяток, в саму гущу царских кораблей на струге врезался, весь план у тех расстроил, весь удар на свой струг принял. А Степан-то глядит: что ж это? Ноздря на измену пошел?..