Сказы
Шрифт:
И белый свет для Прохора помутился: пять лет недоедал, недосыпал — и все даром. Карош хозяина напугал тем, что товар линюч получится: в первый погожий день рубашка выгорит, при первой стирке краска сойдет. Селиверст сначала упирался: книга книгой, а ты на деле проверь, каков ситец на щелок. Не верится Селиверсту, что ситец линюч будет. Прохор хоть и стар стал, а задорный, сердце в нем молодое было: кинул немцу на стол образец цветистый и свой рецепт.
— Сначала проверь, потом охулку клади!
Хлопнул дверью и вон отсюда.
Карош принес склянки, банки в контору, чего-то в них налил, отрезал ленточку от Прохоровой полоски, макнул в склянку, потом в другую, — побледнел колер.
— Глядите, линючка, — указывает Селиверсту, — рецепт проверять нечего.
Селиверст задумался, жаль ему от такой расцветки отказываться. Спрашивает:
— Не чертовщина ли какая у тебя в банке-то?
А Карош ему:
— Да хоть на язык испробуй, щелок, в коем в деревне стирают.
— Вижу, — согласился Селиверст. Велел Карошу постараться, все силы приложить, а подогнать такой пестроцвет, что приманит всех баб и девок к его лавке на нижегородской ярмарке.
Карош тайком списал Прохорову находку себе на бумагу. Рецепт кинул Прохору:
— На вот, бери, не нужен.
Прохор глядит: рецепт его, да не тот, вгорячах-то он бросил в конторе старый напоминальничек секретный, а не тот, который нужен. Новый-то у Прохора в картузе остался. Время идет. Прохор своим делом занимается, Карош — своим.
Однажды ночью к Карошу человек из Костромы приехал, сам костромской фабрикант, и чтобы ивановские-то не признали, для виду-то, сказывали после, рыжие брови сажей почернил. Давно он за голубой лазорью охотился, образцы у Селиверста скупал, людей к Прохору подсылал, и все ничего у него не выходило.
Карош — бутылку костромскому в карман и рецепт подает, а тот серебро горстями, как условлено, немцу в шапку сыплет.
Ночью приехал и той же ночью убрался костромской-то: повез к себе бутылку с лазорью и рецепт тайный. Карош на столе столбиками разложил серебро, зажег свечку да до самой зари и любовался выручкой. С барышом-то даже малость на фабрику опоздал, — этого за ним не водилось. Точен был, как маятник, а тут завременился. Прохор ученика Евграфку пробирает, вырвал у Евграфки голубую бутылку.
— Ты, шельмец, у меня из шкапа ее стянул? Ишь, заместо моей соды себе молока налил и не спросился.
Евграфка крестится, божится, что и привычки не имеет в чужой шкап заглядывать, что молока не сам наливал в бутылку, мать собирала. А Прохор разобиделся — не бутылку жаль, озорства он не терпел.
— Я, — говорит, — свою бутылку из тыщи различу. Дно копытцем, пониже горлышка клеймо, с буквами и с орлом. Пиво мало пивал, а такие бутылки видывал. — Поставил бутылку в свой шкап, а Евграфке пригрозил.
С этого Карош и забеспокоился, вроде земля у него под ногами горит. Дело-то плохо, мутит его тайная дума: не бутылку ли с содой второпях схватил взамен краски? Не то его
Тем утром Прохору что-то весело стало. В обед он и говорит Карошу:
— Зря мой многоцвет забраковал. Я тебе не тот наставчик вгорячах сунул. Вот он — настоящий-то, — вынимает из картуза грамоту и показывает Карошу.
У немца от этих слов аж в глазах зарябило. Вмиг он преобразился, ласковым таким прикинулся: дай, мол, я и этот рецепт проверю. Может, он-то составлен хорошо, а только проба не удалась, так это дело поправимо.
Но Прохор смекнул, рецепт показать — показал, а в руки немцу не дал.
Стал немец думать, как бы у Прохора всю новинку захороводить, и надумал:
— Благо расцветка ярка, пусть и линюча, был бы товар лицом цветист, давай запродадим рецепт тайком кому-нибудь кинешемским или вичужским.
Долю равную Прохору сулит. Прохор простаком прикинулся, мол, он запродать негодный рецепт не против, да все думает, какую долю взять за него.
Карош не отстает, хитрит-мудрит.
Хитри, не хитри, братец, старого воробья на мякине не проведешь. В кабак потащил чинишка заморский Прохора. Штоф заказал, требухи купил на свои деньги.
Прохор говорит:
— Без компании угощаться не люблю, зови моих с красильни, изо всей також красоварни.
На другое воскресенье все пришли. Давай Карош раскошеливаться. Жалконько денег колористу, но думает: что у трезвого на уме, у пьяного на языке, авось за штофом проговорится.
Так тебе и проговорился! Ничего не узнал.
— А сколько возьмешь за свой секрет? — прямо спрашивает.
Сподручные кричат Прохору: «Не продавай!» Прохор в расчет не берет.
— Секрет — мой, я ему хозяин, да и секрет-то незадачливый. Подходящую цену даст — продам.
Молодые мастера тащат Прохора из кабака, а он упирается.
— Задешево не уступлю, много ли денег сулишь, стоит ли торговаться?
Немец говорит, что капиталу хватит.
Прохор на прощанье сказал:
— Ночку подумаю, сколько взять, чтобы тебя не обидеть, самому не продешевить.
Сам думает: «Пусть купит, раз ему так приспичило».
Вечером Карош в избушку к Прохору прибежал. Специю потребовал. Прохор почесал в затылке. Дело было осенью. По лету можно было специи раздобыть в достатке, осенью ее меньше, зимой и вовсе не найдешь, в таком виде, в каком нужно. Немец не отступает.
— Не раздумывай, озолочу я тебя. Чего жалеть расцветку незадачливую!
Прохор говорит:
— Так и быть, выручу, только специя моя дорогая, для образца небольшую толику уступлю. Весна придет, сам запасешься. Уступлю вес на вес. Фунт специи — фунт серебра. Пуд найдется — и специи пуд как-нибудь наскребу, так и быть. Доколе серебро на стол не положишь, дотоле и специи показывать не стану.