Сказы
Шрифт:
Верстах в двух от паршинского тракта, в стороне, на горе, то село торговое и стояло. Землю там мало пахали, промышляли кто чем. Больше давальцы в том селе жили, ткачеством занимались, в ивановских конторах подряды брали, по домам пряжу раздавали.
В этом селе и жили два мужичка. Одного Герасимом звали, другого Петром. Неказисто жили. У обоих по два стана в избе. Герасим был роста маленького, борода реденькая, в два пальца, и на ногу припадал: в ребятах с поповой рябины упал.
А Петр мужичище был что твой медведь, в дверь
Раз вот и поехали Герасим с Петром на здвиженский торжок в Паршу, миткали повезли. А жили они душа в душу. Избы одним гнездом стояли — крыльцо в крыльцо. Бывало, надоест ткать, устанут, один к другому покурить идет. И базарить вместе ездили. Двоим в дороге веселей, да в случае и обороняться легче. Приехали, на постоялом дворе пару чая заказали. Базарить начали с утра пораньше. К вечеру опорожнили короба. На дорогу зашли в трактир, штоф купили да другой. Позахмелели с выручкой, да и изрядно. Было ехать собрались, Петр — за пазуху:
— Ба, а где деньги?
Спьяну-то обронил, а может, и вытащили.
Герасим, глядя на Петра, тоже за кошелек: кошелька в кармане как не бывало. Обоих обчистили. Петр заметался по трактиру. А Герасим говорит:
— Теперь хоть на стенку лезь, деньги не воротишь. Знать, тому быть. Давай купим на дорогу еще по шкалику, выпьем, может легче станет?
Петр отвечает:
— Не мешало бы еще по шкалику. А на что брать? В долг не поверят.
— А мы опояски заложим, — советует Герасим.
— Нет, я свою опояску не заложу, целковый плачен, жалко, — отвечает Петр.
— Ну, так я свою заложу, хоть моя тоже не больно стара, ну да ладно.
Дал им за опояску трактирщик еще по шкалику. Это сверх сыти, с горя, на путь-дорогу. По шкалику-то добавили и вовсе повеселели, про кражу забыли, едут, попевают:
Рябинка моя, калинка моя!Стемнело. Заполночь как раз в березник въехали. На дороге ни впереди, ни сзади — ни души. Только две тележки на тракте в березняке поскрипывают, диви журавли по осени. А луна над лесом полная, как пряжи клубье. В лесу тихо. Ровно и лес и земля умерли. Только под кустами холодные огоньки иссиня-белые светятся — светлячки, стало быть. А березы от земли доверху — ровно миткалем обвиты, белые-белые…
— Что бабам своим дома скажем? Больно выручка-то у нас нонче гожа? — спрашивает Герасим Петра. Свою-то лошадь впереди пустил, сам сел к Петру на дроги.
— Лучше и не бай, не знаю, как в избу показаться. Моя ведьма узнает — глаза выцарапает, — про характер жены своей сомневается Петр.
Едут да на березы любуются. Березы ровные, высокие, как снежные. Герасим и говорит:
— Прямо миткалевые березы!
— Да, гожи, вот бы нам залечить свою проруху, смотать бы хоть с одной березы, — советует Петр.
— Не плохо бы, — и Герасим думает.
Только поговорили — передняя зацепила за пенек, хруп — ось перелетела пополам, колесо под куст покатилось.
— Вот и ловко! — кричит Герасим. — Ни лисы, ни рыбы — и миткали прогулял, и телегу поломал.
Слез. Остановил лошадь. Что делать? На трех колесах не поедешь. А ехать не близко. Половины не проехали.
Выходит это дед и на ту гору белую кусок миткаля кладет.
— Дедушка, что ты делаешь? — спрашивают Герасим с Петром.
А дед поклонился им в пояс, утерся рукавом, сел на пенек, да и говорит:
— Товар белю, миткальчик, стало быть.
— Вон оно что, ишь ты. А много у тебя миткалю? — опять выспрашивают.
— Да по мой век хватит. Тку, тку, а себе на рубашку все нехватает, — показывает на заплаты на локтях.
— А много у тебя станков?
— Сколько в лесу берез, столько и станков.
Герасим с Петром переглянулись. Видят, дед себе на уме, не лыком шит.
— Чей ты сам будешь?
— Отцов да материн!
— В каком месте живешь?
— Доподлинно не скажу, а чуток намекну: там, где люди, там и я. Зовут меня березовый хозяин. А вы что, ребяты, гляжу на вас, пригорюнились? Водкой от обоих попахивает, а весельем чуть.
Они ему про свое горе и скажи. Герасим — тот не больно убивается:
— Ладно, только бы доехать, а там еще натку, были бы руки.
Петр за другую вожжу тянет.
— Баба со света сживет. Не знаю, чем обороняться. — И просит он березового хозяина: — Дедушка, а дедушка, не выручишь ли ты нас из прорухи? Вон у тебя сколько полотен, а уж мы тебе после — всей нашей душой…
Березовый хозяин подумал, подумал, хитренько прищурился, пригляделся к Петру и советует ему:
— Ты, коли нужда будет, делами мне соответствуй, а душу свою побереги, может понадобится. Душа-то у чевека одна — и надо ее употребить на то дело, которое не меньше души стоит. А я, раз у вас ухабина такая, и за спасибо помогу. Вижу, мужики вы степенные, язык умеете за зубами держать, в деле моем не нагадите, открою я вам тайну, только об этом ни матери, ни отцу не рассказывайте. Полотен у меня горы, и девать их некуда. А на торжки таскаться мне заказано. Кем заказано, лучше не пытайте, не поведаю.
Так вот, даю я вам первосортного тканья по тележке. Такого добреца вы не видывали. Весь свой промах и загладите. И бабы вас журить не станут. Скажите, мол, завозно было, не разбазарили. А на другом торжке к вашему товару подступу не будет, особо в цене покупателей не притесняйте. И еще вам говорю: и впредь по ночам я на своем посту, на этом месте орудую. Вы на торжок-то трафьте ночью ехать, по луне. К вашему товару кусков по сотне я добавлять стану. Мзды с вас никакой не возьму. Но тот из вас, кто самый смертный грех на земле сотворит, от такого отворочусь. И все блага ему слезами отплатятся.