Сказы
Шрифт:
Огашка-пострел уж тут как тут:
— Сделай сначала, чтобы мои ходили! Я лучше ее.
Мать сняла с гвоздя ремень, да и попотчевала Огашку.
— Сейчас же положи куклы на свое место, где были.
Сразу у кукол ножки живые выросли. Очутились они на своем месте. Наказала мать:
— Красотой своей не кичись, ты ее не пряла, не ткала, не за деньги покупала.
Прясть ли сядут, лен ли пойдут полоть, за стол ли сядут, — всем одинаков ломоть. Огашке это ой как не любо, да и Оленка тоже, нет-нет да и косо глянет на Дуняшку. Отец какой гостинец
Если кого-нибудь из двойняшек станет мать за делом посылать, а они в один голос:
— А Дунька-то у нас на что? Сходит и она, не велика барыня-боярыня.
А одни в избе останутся — поедом едят неродную сестру. Засмеется ли Дуняшка — дурочка, заплачет в обиде — привередница. Выгонят Дуняшку из избы, запрутся, завалятся сестрицы на печку за трубу и спят, пока отец с матерью не застучат в сенцах.
Однажды, братец мой, заставляет их мать рученьки расчесывать. Кому-де из вас полрученьки дать, кому целую рученьку. Две половинки и одна целая рученька припасена. Огашка: «Мне половинку», Оленка: «Мне половинку», а Дуняшка и не поморщилась, взяла целую рученьку. Да и расчесала ее пораньше и получше, чем сестрицы. Тех за работой одолела зевота, глядят, как бы на печку, на тепленькое местечко поскорей улизнуть.
В светлый праздничек поутру мать вынимает два яичка из горшка, кому, мол, из вас целое, а кому половинку? Ну, ясно, две сестрицы просят по целому. Дуняшка и тем премного благодарна — что мать даст. Так и быть, уважила мать родных дочерей: им по целому яичку, а падчерице-де и половинки хватит. Положила перед дочерями по яичку, у этой половинку отрезала да у другой и подала их Дуняшке.
— Ну вот, кто что просил, то и получил. По заслугам, по работе.
Остались ленивые завидущие с носом.
Пришла зима с метелями, скатерть бела весь мир одела. Вдоль всей земли раскинула зима миткали. Зима их пряла, вьюга их ткала, мороз белил, ветер шевелил.
В такую пору, бывало, в Иванове под каждым оконцем поет веретенце. У каждой стены стучат подножечные станы. Некогда ребятам потешиться в гулючки, в прятки, пошли девки, молодицы на запрядки, на посиделки.
Села Стефанида за пряльню и всех троих девчонок прясть усадила. Кого куда, в избе-то не повернешься, тесно, — Дуня за печкой, Огашка с Оленкой за переборкой. Да больно лень-матушка их одолевает, раньше их на свет родилась. Вздумали они отца с матерью обмануть: напряли всего-навсего за всю-то зиму по два тощеньких напрядышка, бросили их — одна в кленовую кадку, а другая в дубовую, — мол, потом и дуняшкины и свои запрядыши свалим в одну кучу, отец-то с матерью и не разберутся, кто сколько напрял.
Спросит мать: «Как-де у вас, девчонки, споро ли прядется?» А они: «Ничего, помаленьку подается». Ну, думает мать, подается, и больно хорошо. У Дуняшки ниточка что тонка, что крепка! Прямо такая ли тонина, ровней волоса.
Зима на исходе, грач на гнездо — пряха за стан. Мать и спрашивает родных:
— Девчонки, где ваша пряжа? Хоть много ли вы за зиму-то напряли, покажите.
А те бы и рады показать, да нечего, зиму-то целую проленилися. Стыдно, как-никак, девкам перед матерью.
— Сейчас, мамка, покажем…
— Где хоть у вас пряжа-то?
— Да вон, в кадках лежит. У нее в кленовой, у меня в дубовой.
— Ну-ка, покажите, много ли?
Благо в присеннике-то темненько. Одна залезла в дубовую кадку, другая — в кленовую.
Взяли обе по запрядышу и показывают. Уговорились. То одна четнет, то другая:
— Вот рученька да вот рученька.
Наклонятся в кадку да опять тот же запрядыш вынут:
— Вот еще рученька, вот еще рученька.
Да в третий раз этак же:
— Вот рученька да вот рученька, постой, мама, еще маленько, сосчитать все-то нехватит и счета.
Да долго так-то вынимали все одни и те же запрядыши-неприглядыши. Кто знает, поняла ли мать сразу, но сказала:
— Вот и хорошо, дочки, сколько было на веретене, столько будет и на спине.
Пошла к падчерице.
— А ты много ль напряла?
Дуняшка нынче, как маков цвет, у нее свой ответ:
— Еще бы, мама, немножко постояла зима под окошком, полно бы стало двадцатое лукошко.
У Дуняшки пряжа и ровна и чиста и в тальки перевита, когда только и успела! Двадцать талек на стол выложила. Сестрам-то и стыдно и завидно. Прикусили языки, помалкивают.
Из дуняшиной пряжи на всю улицу холстов наткешь, а те двое две напряли — и поглядеть-то не на что.
А платьишки-то на обеих за зиму поизносились. Просят у отца с матерью на весну-то по обновке, да чтобы им в первую очередь, а Дуняшка-то, мол, и так проходит.
Стефанида спрашивает старика:
— Кому сначала лучшую обновку справим, твоей или моим?
А Трофим:
— Всем бы надо враз.
Однако жена не вняла ему.
— Я своим-то, за их прилежанье, отлику сделаю.
— Ну, делай отлику, коли они хорошо пряли.
Сделала Стефанида своим отлику. Такого ли добротного тонкого льняного полотна-шелку наткала, что дотоль никто так-то и не ткал в селе Иванове. Все из дуняшкиной пряжи. На лужке под солнцем выбелила, на ручье вымыла, в щелоке да в золе выварила, соком лазоревого корня выкрасила. Стала дочерям платья шить. Сшила три платья. Надо полагать, всем по платью.
На троицын день собираются девчонки хоровод водить. Пристают к матери:
— Когда нам будет обновка, новая одежка?
— Пойдемте, она у меня в сенцах, давно припасена. Что было зимой на веретене, летом у каждой на спине.
Достает мать из дубовой кадки запрядыш-неприглядыш.
— Вот тебе сряда.
Положила запрядыш на дно да опять его же достает.
— Вот тебе еще сряда, — лучше быть не надо.
Да и в третий раз достает тот же запрядыш.
— Постой, дочка, немножко, там еще есть новая одежка.