Скелет в шкафу художника
Шрифт:
— Все вы, алкаши, одно и то же плетете, — я отодвинула его с дороги и двинулась в магазин.
— Варя, дай мне немного денег, — услышала я печальную просьбу Стеклова.
— Обойдешься, — ответила я безжалостно и вошла в супермаркет.
А у Седова меня первым делом насмешили. Когда я приоткрыла дверь его кабинета и по-новому, вежливо спросила Павла Седова, мужик, сидевший за ближайшим к двери столом, крикнул в глубь кабинета:
— Эй, Пашка, к тебе сестричка пришла!
Мы и впрямь стали с ним похожи: рыжие, худые, с острыми носами. Только
— Принесла? — спросил он, и, конечно, я не могла не отыграться за утреннюю нотацию.
— А здороваться не надо?
— А мы сегодня с тобой уже здоровались! — вывернулся он. — Давай пиво!
Я подала ему сумку, и он исчез, бросив меня одну в коридоре. За дверью, внутри кабинета, раздались радостные обезьяньи вопли. Бравы ребятушки увидели пиво! Я поморщилась: стольким мужикам доставила радость за пару последних лет, но удовлетворить такое количество самцов одновременно удалось впервые.
Пашка, еще ухмыляясь мальчишеской улыбкой, вылетел в коридор и побежал направо, небрежно кинув на ходу:
— Иди за мной!
Мы носились по зданию минут пять и наконец оказались в темном коридоре пятого этажа. Здесь Седов отпер кабинет в самом дальнем углу, втолкнул меня внутрь, велел ждать, а сам снова смылся в неизвестном направлении. Я огляделась: кабинетик был маленький, косые лучи сентябрьского солнца едва проникали сквозь давно не мытые стекла. Окно выходило во двор, и мыть его по Уставу не полагалось. Я ждала долго, минут сорок, но терпения вполне хватало. Тем более что мне надо было сосредоточиться на предстоящем разговоре.
Я бесцельно бродила по лабиринту своих мыслей, натыкаясь на тупики, возвращаясь назад, снова пробираясь вперед, сворачивая, поворачивая… Выхода не было. «В лабиринте всегда есть выход, в этом смысл лабиринта!» — сказал когда-то очень, очень давно Тимур. Вдруг дверь резко открылась, и вошел Ганжа. За ним следовал посерьезневший Седов. Он усадил вора по одну сторону стола, а меня — напротив. Сам сел сбоку, так, чтобы видеть и домушника, и рыжую Варю.
— А ты без одежды лучше смотришься, — нагло сказал Ганжа, похабно ухмыляясь и желая, кажется, смутить меня. Господи, вот уж чем меня не проймешь, так это подобными шутками.
— А ты почаще ко мне заглядывай, — отозвалась я. — Как нога? Не болит?
Ганжа уже собрался ответить мне по полной программе, но Седов перебил нас:
— Давайте по сути, Варвара Игоревна! Спрашивайте его, у вас мало времени.
— Ладно. — Я подумала пару секунд. Вор сально смотрел на меня, вспоминая детали моего костюма Евы. — Валерий, скажите, это правда, что ваш брат учился в училище с моим мужем?
— Да, — кивнул он. — Мой брат-близнец. Мы единоутробные, однояйцевые близнецы, двойняшки. Он вылез из мамочки на пятнадцать минут раньше меня, а вот в землю его закопали пятнадцать лет назад!
— Он умер?
— Не живьем же его закопали! Умер, умер.
Может, это связано хоть с чем-нибудь в моем лабиринте?
— Валерий, как он умер?
— На тачке разбился. — Он поднял реденькие бесформенные брови. — А ты что же, не знаешь?
— О чем?
— Ну, так за рулем твой благоверный сидел. Они еще в училище учились. На тачке папаши Кирина. Ты не знала? — Он ехидно прищурился.
— Мы с ним позже познакомились, — холодно ответила я. Вот откуда головные боли Тимура — последствия аварии! И вот почему нет фотографии в выпускном альбоме.
— Ага, — он развернулся к Седову. — Вот ее муженек укокошил моего братца, а ему — ничего! Я, значит, виноват во всех грехах человечества, а ему — ничего!
— Разбирательство было? — спросил его Павел. Я сидела вся холодная.
— Было, — он пожал плечами и снова развернулся ко мне. — Несчастный случай! А я был в машине, видел, какой это несчастный случай! Багров гнал сто километров в час, а на трассе ограничение — шестьдесят. Мы ночью ехали, свидетелей не было, дождь шел. Пока менты прибыли — все тормозные пути размыло. Кто скажет, с какой скоростью Тимур гнал?
— Машина перевернулась? — Любопытный Паша уже заинтересовался этим делом.
— Нет, в дерево врезалась. На повороте занесло.
Тон Валерия заметно поменялся с начала разговора. Теперь он не пытался пошлить или хорохориться. В его тоне было мрачное удовлетворение от несправедливости закона.
— Тимур твой отделался сотрясением мозга и синяками, у меня была нога сломана, а брат — погиб на месте.
— И как Тимур реагировал? — подала я голос.
— Какая разница, как он реагировал! — обозлился Ганжа. — Он убил моего брата! Ну плакал он, убивался, переживал, но сути это не меняет! Он убил моего брата.
— Так, так, — снова вмешался Седов. — Интересно, а ты знал, что лезешь грабить убийцу своего брата?
— Знал? — возмутился вор, — Да я эту хату год выпасывал! Нет, этот козел, Багров, заплатить должен мне за брата. Валька в земле, а этот живет, процветает. Вот у тебя, мент, какая хата? А у нее? — Он указал на меня пальцем. Я вспомнила присвоенного дедулей Гогена и действительно испытала чувство вины за свои жилищные условия. Ганжа продолжал: — Что, Валька хуже Тимурика малевал? Да херня полная! Он был ого-го! Теперь от Вальки остались одни кости, а этот кривоногий горя не знает. Я должен был наказать этого узкоглазого! Пусть бы остался без гроша, пусть бы квартирку свою продал да поскромнее пожил…
— А на допросе ты другое рассказывал, — заметил Паша с чувством глубокого профессионального удовлетворения, как только в речи уголовника образовалась маленькая пауза. — Говорил: случайно попал к Багрову, просто хата богатая, вот ты и влез. Все, время вышло, пойдем, гражданин Ганжа! Варя, подожди меня здесь.
Ганжа встал, молча повернулся к выходу и пошел к двери. Только сейчас я заметила, что руки у него в наручниках. Наверное, он теперь каялся, что не сдержался и разболтал про свой замысел. Однако нечего корчить из себя Робина Гуда и приписывать своим уголовным деяниям высокую мотивацию. Хотел ты, Ганжа, только поживиться, вот и все!