Скелет в шкафу

Научно-популярное электронное издание

Художник Валерий Калныньш

Иллюстрации Капыч

Словосочетание «английский юмор» – почти тавтология. С детства два эти слова, объединяющие национальную принадлежность, способ мышления и литературную разновидность, для нас столь же естественны, привычны и нерасторжимы, как «немецкий порядок», «французское легкомыслие» или «испанская горячность». Вместе с тем английский юмор далеко не всегда так уж смешон. Полистайте подшивку английского юмористического журнала «Панч» и вы в этом убедитесь. Беседуют, к примеру, два ангела, один в очках, другой – без. Тот, кто без очков, говорит тому, кто в очках: «Не понимаю, почему вы не носите контактные линзы!» А вот еще один, тоже чисто

английский диалог – на этот раз двух мышей. Первая, опытная, показывает второй на мышеловку с куском сыра и глубокомысленно замечает: «Будьте осторожны – тут что-то не то». Британец пошутит, а мы и не заметим, он словно бы стыдится собственного смеха, смеется уголком рта, чему-то своему, без нашей или американской непосредственности, заразительности. «Какой-то у тебя юмор английский», – говорим мы собеседнику, когда не вполне понимаем, что в его словах смешного.

Наверное, лучше всего английский характер и его производная – английский юмор – определяются английским же словом understatement: сдержанностью, недосказанностью, подтекстом, о чем писал в своей книжке «Как быть иностранцем», этом, ставшем теперь классическим, «путеводителе» по английским, довольно своеобразным, обычаям и нравам, английский юморист, венгр по происхождению, Джордж Микеш: «У иностранцев есть душа. У англичан вместо души – подтекст». Впервые, однако, с английским «андерстейтментом» мы столкнулись не у англо-венгра Микеша, а у нашего Пушкина. В «Пиковой даме» падение Германна и обморок Лизаветы Ивановны на похоронах старой графини потряс всех присутствующих. Кроме англичанина, который, услышав, кем приходится Германн покойнице, вмещает все свои эмоции – или их отсутствие – в один-единственный звук: «Oh?» В дальнейшем, правда, нашу веру в британское умение «властвовать собой» поколебали и Гончаров во «Фрегате “Паллада”», и Герцен в «Былом и думах», и Замятин, знавшие про английский национальный характер не понаслышке. И – уже в наши дни – леденящие кровь газетные сообщения о буйстве английских футбольных болельщиков. Ныне миф об английской сдержанности и неэмоциональности развеян окончательно, однако в теории, на бумаге – в учебниках английского языка и туристических справочниках – он сохраняется, упрямо продолжает жить.

Вот и английский юмор, при более близком знакомстве с ним, не ограничивается метким замечанием, ядовитой усмешкой, умением с помощью иронического снижения (знаменитый английский anticlimax, к климаксу, впрочем, отношения не имеющий) осадить собеседника, понизить градус интеллектуальной полемики или бытовой перебранки. В реальности английский юмор далеко не всегда так сдержан и неуловим, как принято думать. Между чопорным джентльменом из учебника английского языка, который реагирует на нескончаемую болтовню собеседника язвительнейшими и плохо поддающимися переводу «Did you really?», «Sure enough» или «He was, wasn’t he?», и каким-нибудь развеселым, неугомонным Дулиттлом (не из пьесы Шоу, разумеется, а из мюзикла «Моя прекрасная леди»), отпускающим неприличные шуточки в местном пабе, – дистанция огромного размера. Примерно такая же, как между добродушным, эмоциональным, обстоятельным юмором Диккенса и Джерома и тонкой, едкой, строго дозированной иронией Джейн Остен, «английского О. Генри» Гектора Хью Манро или Энгуса Уилсона, автора не только «проблемных» романов и новелл, но и очень смешной книжки юмористических рассказов и пародий с устрашающим, обыгрывающим знаменитое высказывание Джона Донна (и заглавие романа Хемингуэя) названием «По ком стучит заступ». Как между простодушным, незлобивым юмором Джерома и Патрика Кэмпбелла и гротеском «черных юмористов»: Джона Кольера, чьи «Причуды на сон грядущий» отбивают сон даже у самого бестрепетного читателя, Роалда Дала, владевшего высоким искусством пугать взрослых и смешить детей, или Гарольда Пинтера, умеющего даже в таких, казалось бы, легкомысленных, развлекательных театральных сценках, как «Остановка по требованию» и «Соискатель», создать у зрителя и читателя настроение полной безысходности.

Талант, в том числе и комический, не укладывается в схемы – вот почему все наши рассуждения об особенностях национального юмора к лучшим представителям этого жанра применимы с большой натяжкой. В литературной истории, особенно такой, как английская, искусство комического (вспомним пушкинское: «страна карикатуры и пародии») необычайно многолико. Это и литературный анекдот, где классики подтрунивают – нередко довольно натужно – друг над другом, и идущая от Свифта сатира-иносказание, самым талантливым образчиком которой в XX веке, бесспорно, является еще недавно крамольный «Скотный двор» Джорджа Оруэлла. Это и трагифарс в исполнении Ивлина Во, и гротески Флэнна О’Брайена, писателя и журналиста, отличавшегося типично ирландским – трагикомическим – видением мира. Это и комедия положений, где и сегодня бессменным лидером является самый, пожалуй, плодовитый и востребованный юморист двадцатого столетия Пелам Гренвилл Вудхаус, который, написав без малого сто книг, создав незабываемые образы слуги-интеллектуала Дживса, повесы Берти Вустера, незадачливого детектива Маллинера, газетчика Псмита и проходимца и вымогателя Стэнли Акриджа, мгновенно и надолго завоевал, пусть и с опозданием на полвека, российский книжный рынок. Это и ироническое эссе, которое сочиняли почти все крупные английские писатели двадцатого столетия: Бернард Шоу, Г. К. Честертон, Сомерсет Моэм, Дж. Б. Пристли, Олдос Хаксли, и литературная пародия, стилизация,

бурлеск. Пародии отдали должное такие корифеи иронии и юмора, как Джейн Остен, которой удалось, несмотря на совсем еще юный возраст, едко и со вкусом высмеять в «Любви и дружбе» штампы сентиментально-любовной литературы конца XVIII века, как Стивен Ликок, Макс Бирбом, высмеявший в «Рождественской гирлянде» практически всех крупнейших англоязычных писателей своего времени, а также Джон Коллингс Сквайр, Дж. Б. Мортон и Морис Бэринг – поэт, лингвист, дипломат, переводчик (в том числе и Пушкина) и юморист, специализировавшийся на так называемом пародийном дописывании: в «Дочери короля Лира» и в «Репетиции “Макбета”». Бэринг, перечитывая классику, переносит читателя из времен британской «старины глубокой» в атмосферу зощенковских коммунальных квартир.

Отметим, к слову, что литературная пародия – самый, пожалуй, заметный, наиболее широко представленный комический жанр в нашей книге. Для того, чтобы за пародией рассмотреть пародируемое, посмеяться вместе с Остен, Бирбомом, Беккетом, Мортоном, Бэрингом, от читателя, помимо вкуса и чувства юмора, потребуется и немалая литературная эрудиция. Наш современник Майкл Бирсфорд Кингтон, юморист, джазист, популярный телекомментатор, работавший в 70-е годы в «Панче», в своей «перекрестной» пародии «Дело датского принца» ухитрился одним ударом расправиться сразу с двумя классиками: Шекспиром и Конан Дойлом.

И все-таки даже у таких непохожих писателей, как известный в свое время литературный хулиган ирландец Брендан Биэн, любивший «практические» шутки в жизни и довольно изысканные – в литературе, и признанный мэтр англоязычной юмористики Стивен Ликок, занимавшийся юмором не только на практике, но и в теории; у таких разностильных и разновеликих мастеров, как столп модернистской литературы Джеймс Джойс, профессионал от юмора Дж. Б. Мортон, ежедневно, на протяжении сорока лет, изобретательно шутивший на страницах «Дейли Экспресс» под псевдонимом «Лицо без определенных занятий», как Морис Бэринг, для которого юмор был скорее увлечением, чем профессией, – несомненно, есть что-то общее.

Авторов антологии английской комической прозы «Скелет в шкафу», от самого молодого – Майкла Кингтона, до самых почтенных – Свифта, Филдинга, Голдсмита, Джейн Остен, Диккенса, Макса Бирбома или Джона Коллингса Сквайра, с одинаковой легкостью подражавшего Китсу, Уайльду, Шоу и сенсационной журналистике, до мастеров доходчивого, общедоступного юмора П. Г. Вудхауса, Нэтта Габбинза и Патрика Кэмпбелла, – роднит вовсе не легендарный британский «андерстейтмент».

Во все времена британских писателей, вне зависимости от их мировоззрения, таланта, сферы литературных интересов и жанрового своеобразия, объединяла свобода самовыражения, литературная раскрепощенность, принадлежность к литературному процессу, в котором пародия, стилизация, ирония, подтекст, сатирическое иносказание – дань давней и прославленной традиции, а не стремление любым способом скрыть творческое своеволие, «протащить» запретную тему. Представителей английской литературы смеха – британцев, ирландцев, канадцев, австралийцев – объединяет завидная уверенность в том, что любой юмор – понятный и не очень, сдержанный, заразительный, простодушный, отточенный – дойдет до читателя без посредника, не будет в поисках крамолы, литературного саботажа тщательно просеян сквозь цензурное сито.

Не является ли эта уверенность проявлением той самой свободы духа, о которой с таким вдохновением, рассуждая об отличии русского и английского литературного сознания, писал в постскриптуме к русскому изданию «Лолиты» Владимир Набоков? Свободы духа, которой, несмотря на отмену цензуры, на долгожданную возможность печатать «1984» Оруэлла и «Собачье сердце» Булгакова, «Последнюю ленту Краппа» Беккета, «Заводной апельсин» Бёрджесса и «Зияющие высоты» Зиновьева, нам до сих пор так не хватает.

Уильям Шекспир. Однажды, когда Бербедж играл Ричарда III {1} , одной вдовушке актер так полюбился, что она по окончании спектакля пригласила его прийти к ней в тот же вечер в костюме Ричарда. Услышав их разговор, Шекспир отправился к вдове раньше Бербеджа и с ней развлекся; когда же слуга объявил, что явился Ричард III, Шекспир заметил: «Вильгельм Завоеватель был раньше Ричарда III».

Джон Драйден. Драйден сам про себя говорил, что нрава он невеселого и особым чувством юмора не отличается. Тем не менее одна из его bon mots сохранилась. Поэт не особенно ладил со своей супругой леди Элизабет, на ней, если верить досужим сплетням того времени, его вынудил жениться один из ее братьев. Однажды леди Элизабет, на которую уединившийся в своем кабинете бард не обращал никакого внимания, не выдержала.

– Бог мой, Драйден, – воскликнула она, – сколько можно корпеть над этими пыльными фолиантами?! Жаль, что я не книга – тогда бы вы, может быть, уделяли мне больше внимания.