Скифская чаша
Шрифт:
— Совсем сошел с ума, — недовольно проворчал Юрий себе под нос, — и принимаем их ради пани Юлии, она нянчила Иванну, а так бы... Жизнь, правда, не удалась, бедствует, бегает где-то курьером, но что поделаешь?
Вдруг Юрий легонько сжал локоть Максима: в дверях гостиной появился человек в темном костюме, худой, нос с горбинкой, лоб высокий, улыбающийся и самоуверенный, держался свободно и непринужденно, очевидно, привык к вниманию окружающих.
— Пан Лодзен, — представил
Несмотря на то, что Лодзен был высокий и, видно, привык смотреть на людей сверху вниз не только в переносном смысле, ему пришлось поднимать на Рутковского глаза — Максим оказался на полголовы выше. Видимо, это понравилось Лодзену — он хлопнул Рутковского по плечу и сказал грубовато:
— Хорош парень, не ожидал, что увижу такого.
Он говорил по-украински. Для Максима это не было неожиданностью. Игорь Михайлович предупреждал, что Лодзен владеет украинским языком, но полковник говорил совсем без акцента, собственно, так, как разговаривают на западе Украины.
— Очень приятно услышать это именно от вас, — Максим решил не играть с Лодзеном в прятки, — Юрий сказал, что вы будете решать мою судьбу.
— Не совсем так, но в принципе информация правильная.
— Тогда мне еще больше хочется понравиться вам.
— Первое впечатление положительное, — растянул Лодзен губы в улыбке, но морщинка над переносицей не разгладилась, и глаза совсем не улыбались. — Выпьем? Я — виски, а вы?
— Попробую так же.
— Вот-вот, — похвалил Лодзен, — от водки придется отвыкать. Не везде бывает, и дороговато.
Он налил по полбокала, бросил лед себе и Максиму и потянул его к дивану в углу гостиной. Отпил виски, спросил:
— Итак, хотите к нам?
— Собственно, меня ориентировал на это Юрий. Однако, если существуют какие-то сложности, надеюсь...
— Интересно, на что же вы надеетесь?
— Я знаю английский, немного немецкий. И у меня вышла книжка...
— Читал... — Лодзен скептически стиснул губы. — Думаете, что сможете издаваться?
— Неужели в Германии нет почитателей литературы?
— На собственные деньги! — поднял палец Лодзен. — Пока у вас нет имени, издаваться можете только на собственные деньги. Если есть деньги.
— Откуда же у меня деньги?..
— Нужно заработать.
— Я не привык бездельничать.
— Это хорошо, бездельников не держим. Но главное: нужны свои люди, и то, что вы родственник Сенишиных, — не последнее дело. Правда, говорят,ваш отец был красным полковником?
Рутковского такой вопрос не застал врасплох.
— В войну командовал дивизией, — подтвердил. — Жаль, я не помню отца: в пятьдесят первом его арестовали, когда мне исполнилось только два года. Так и не пришлось увидеться...
— За что? — Лодзен внимательно посмотрел на Максима. — За что арестовали отца?
— Ложное обвинение... — Максим замолчал: он знал, что на отца донес его подчиненный, подлая душонка, бездарь, которому полковник Рутковский мешал делать карьеру. Некоторое время спустя отца посмертно реабилитировали, но особенно акцентировать на этом не было смысла. — Правда, потом мать получила документы по реабилитации, но кому от этого легче? Отцу? Мне? Разве можно простить?
Лодзен оживился.
— И не прощайте! — Отхлебнул виски, посмотрел на Максима испытующе. Спросил: — Кажется, закончили факультет журналистики?
— Да.
— На что же вы надеялись?
— В каком смысле?
— Вся пресса на Украине под контролем коммунистов, а вы, допустим, их ненавидите...
— Вот вы о чем! Честно говоря, когда поступал в университет, об этом не думал, ну а потом... Знаете, как бывает?.. В газету не пошел, работал в издательстве, редактировал книги, сам писал понемногу. Лирические новеллы, рассказы. Подальше от политики.
— У нас это не пройдет.
— Да, у вас — передний край.
— И требуем активных штыков.
— Не знаю, смогу ли.
— Вот и я не знаю. К слову, из университета вы сразу пошли в издательство?
— Имел назначение в районную газету, но удалось открутиться. Немного был без работы, пока устраивался.
— Как попали в туристическую группу? Ведь всех проверяют!
— Не думаю.
— Вас могли не пустить: сын репрессированного.
— Отца реабилитировали.
— Все равно, таким не верят.
— Видите, поверили... — Рутковский иронически улыбнулся. — На свою голову. Представляю, какая сейчас там паника! В издательстве только и разговоров обо мне. Ругаются, предают анафеме.
— Что такое анафема?
— О-о, самое сильное церковное проклятие.
— Вас проклинают в церкви?
Рутковский засмеялся.
— Образно выражаясь.
— Вы верите в бога?
— Это имеет значение для моей карьеры?
— Не думаю.
— Тогда нет.
— А если бы имело?
— Спрашиваете, будто духовник.
— А я и есть теперь ваш духовник. — Лодзен вдруг, наклонясь к уху Максима, прошептал: — Все ваши грехи мне известны, и можете покаяться, пока не поздно.
— Грешен, святой отец! — шутливо сложил ладони Максим. — И прошу помилования.
Но Лодзен не принял шутливого тона. Оборвал Рутковского, поглядев жестко: куда подевалась его внешняя простоватость, глаза потемнели и сверлили Максима.