Скифская чаша
Шрифт:
— С двух сторон станьте, — приказала, — а я в окно постучу.
Беркут понял ее с полуслова — они с Петром заняли удобную позицию около двери, приготовив оружие, а тетка Мария громко затарабанила в окно. Сначала никто не ответил, постучала еще громче, и только тогда в избе послышался шорох.
— Кто? — спросил мужской голос.
Беркут обрадовался: значит, Трофимчук дома и никуда не денется. Больше всего боялся, что не застанет, но теперь отлегло от сердца: прижался к стенке, слился с ней — неужели не откроет?
— Это я, Мария, открой.
— Какая Мария?
— Или не узнал: Яремкива.
— Что нужно?
— Старый помирать собрался, тебя требует.
— Что я, поп?
— Говорит, сообщить что-то хочет.
За окном затихло: видно, Трофимчук задумался.
— Приду утром, — ответил наконец.
— Может, не доживет... — совсем натурально всхлипнула тетка Мария. — Плохой!..
— И что хочет сообщить?
— Если бы знала... К власти, говорит, дело есть, а какое — не ведаю.
— Жди, сейчас оденусь.
Беркут сжал автомат до боли в пальцах: ловко все выходит, и дай бог здоровья тетке Марии — хитрая, а тот олух уши развесил. Должен бы знать: у старого Яремкива одно дело к власти — стрелять и вешать...
Громко загремела щеколда. Петр подал знак сотнику, чтобы не спешил: он был плотней и сильней, чем Беркут, а Григорий Трофимчук тоже слава богу, привык, скотина, ходить за плугом и деревья валить, жилистый, с ним легко не справишься.
Дверь со скрипом открылась, Григорий вышел во двор и сразу покачнулся от удара автоматом по голове. Беркут приставил ему дуло «шмайсера» к груди, да напрасно, — Трофимчук тяжело осел на землю. Петр обшарил у него карманы, вытащил наган, бросил в траву. Беркут наклонился над Григорием, слушая, дышит ли, поднял тяжелый взгляд на Петра.
— Не перестарался? — укорил.
Тот лишь махнул рукой:
— Ничего этому бугаю не будет!
И правда, Трофимчук пошевелился.
— Ну я побежала, — сказала тетка Мария, однако не выдержала, нагнулась и заглянула Трофимчуку в глаза. — Вот так, председатель, пришел и твой час!.. — прошипела и поплелась со двора оглядываясь, совсем не так, как летела сюда, — будто крутилась весь день и смертельно устала.
Петр толкнул ногой Трофимчука, тот застонал, сел, поднял глаза, наверное, понял все сразу, потому что сунул руку в карман, ища оружие.
— Здравствуйте, пан товарищ! — толкнул его в плечо дулом автомата Беркут. — Не узнаете?
— Данила?
— Да.
— Жаль, — сказал Трофимчук на этот раз совсем спокойно, — жаль... Тебя еще в сороковом должны были посадить, контру проклятую.
— Роли поменялись.
Трофимчук тяжело поднялся.
— Думаешь?
— Разве не видно?
— Это ты про меня? Но народ не перебьешь.
— Вас перебьем, народ за нами пойдет.
— А вот тебе! — Трофимчук скрутил дулю, потряс ею под носом у Беркута. — Вы где теперь? Как крысы паршивые прячетесь!
Беркут подтолкнул его к дверям.
— Пошли, разговор есть...
Трофимчук понял все, встал, упираясь, в дверях.
— Убивайте! — выдохнул тяжело, — Здесь убивайте, не пущу!
Петр сильно ударил его в грудь, Трофимчук зашатался и упал. Беркут переступил через него, зажег спичку, открыл дверь в комнаты. Увидел: жена Трофимчука стоит посередине комнаты в длинной белой рубашке.
— Зажги свет! — приказал. — Со свиданием, пани Вера! — Женщина дрожащими руками зажгла керосиновую лампу. Петр толкнул Трофимчука в комнату. Григорий загородил жену, высокий, жилистый. Лампа разгорелась, в комнате сделалось светло. Петр встал в дверях, держа наготове «шмайсер», Беркут сел на лавку возле стены. Свободно вытянул ноги, закурил. Начал не спеша:
— Так, пан Григорий, хороший разговор у нас может получиться. Если, конечно, уважаемый пан не возражает.
Трофимчук уже знал, что ждет его. Посерел, как-то сразу осунулся. Однако поднял голову и ответил:
— Не будет у нас разговора. Стреляй!
— А мы не спешим. И сможем поговорить, если станешь на колени и отречешься от Советов. Да хорошо попросишь.
— Не быть этому!
— Не зарекайся.
— Говорю: не быть!
— А пан товарищ слишком категоричный. И я б не советовал...
— Вот что... — Трофимчук сделал шаг вперед, а Беркут выставил автомат и прижался к стене. — Ты меня не пугай. Я эту власть своими руками, — поднял огромные кулаки, — брал, и мне отрекаться нечего. Поищи слабодушных.
Беркут снисходительно покачал головой.
— Пани Вера, — сказал так, будто заглянул в гости и просит о незначительной услуге, — а поднимите, прошу я вас, сыночка. Как его, кажется, также Григорием назвали?
— Ты что? — выдохнул Трофимчук с ужасом. — Это же дитя!
— Петр... — Беркут ткнул дулом автомата в угол, где стояла маленькая кроватка. — Вытащи этого выродка, а то уважаемое общество не понимает...
Трофимчук шагнул, чтобы преградить путь к ребенку, однако, сразу поняв всю свою безысходность, протянул к Беркуту руки.
— Умоляю, Данила, — попросил, — со мной делай все что хочешь, отпусти сына.
Сотник захохотал.
— Когда землю мою делили, что тебе передавали? — спросил жестко. — Предупреждали? А ты что? Смеялся... Теперь мой час смеяться, понял, падло проклятое!
Петр вынул из кроватки совсем еще маленького черноволосого мальчика — тот зажмурился со сна и прижался к незнакомому дяде, даже обнял его за шею. Петр оторвал его от себя, поднял за воротник рубашки, потряс, и мальчик испуганно закричал.