Скифская чаша
Шрифт:
— Я — пьяный! Что ты понимаешь... Я дурак, это точно, — постучал себя кулаком по лбу, — большего дурака быть не может, и я призываю тебя в свидетели.
— Тебе виднее, — не без подтекста согласился Рутковский, и это не понравилось Мартинцу: одно дело, когда ругаешь себя сам, и совсем другое, когда кто-то.
— Вот, и ты уже против меня... — обиделся.
— Если бы я желал тебе плохого, не приехал бы.
— Да, ты — друг, — согласился Мартинец, — и я хотел посоветоваться с тобой.
— Вот и советуйся.
Мартинец на минуту задумался. Отпил воды из фужера и начал рассудительно и трезво, будто и не пил ничего:
— Надо мною сгустились тучи — не чувствуешь?
— По-моему, ты сам дал повод Кочмару.
— А что, молча сидеть?
— Слушай, Иван, для чего нам играть в прятки? Ты сам этого хотел, так ведь? Хотел. Вот и получил: за такую свободную жизнь нужно платить, а плата сам видишь какая. Чего же ты плачешься?
— Потому что я — человек!
— И тебе не смешно?
— Было бы над чем смеяться. Не до смеха.
— Я знаю, чего ты хочешь. — Рутковский разозлился, говорил ожесточенно и с нажимом: — Ты хочешь, чтобы с тобой нянчились. Какой хороший этот Мартинец — не вытерпел притеснений, уехал из того мира, боже, какой он несчастный: смотрите на него, молитесь на него, платите ему самые высокие ставки, задабривайте его!
Лицо Мартинца потемнело.
— Ну-ну, что же дальше? — заскрежетал зубами.
— А дальше все как на ладони. Героем тебя не признали, высоких ставок не платят. Ты начинаешь разочаровываться в этом мире и зовешь меня на помощь, чтобы оправдал тебя.
Мартинец сдвинул брови, схватился за стол, казалось, еще миг — и опрокинет его на Максима. Но удержался, сказал, с ненавистью глядя на Рутковского:
— Нужен ты мне! Чистеньким хочешь оставаться? Давно смотрю на тебя — руки боишься запачкать. А они у тебя такие же грязные, как и мои, понимаешь ты, чистоплюй!
Он начинал нравиться Рутковскому, этот Иван Мартинец, но разве мог Максим хоть как-то раскрыть себя?
— И чего же ты хочешь от этого чистоплюя? — спросил.
— Ничего.
— Будем считать, что я совершил приятную прогулку к «Ручейку», чтобы выпить чашку кофе...
— Как хочешь, так и считай.
— Вы ссоритесь, мальчики? — вмешалась Гизела. — Я же вижу, вы ссоритесь — почему?
— Мы не ссоримся, Гизела, — ответил Мартинец. — Мы просто выясняем отношения.
— Что вам выяснять?
— И правда, что? — Иван сразу охладел. Сгорбился и выпил водки. — Наверно, ты прав, Максим.
Рутковскому сделалось немного стыдно за свою выходку.
— Давай обсудим твое дело. Ведь за этим звал?
— Мне кажется, что Кочмар хочет расправиться со мной.
— Есть факты или просто интуиция?
Мартинец подумал.
— Скорее, интуиция. Чувство, будто за мною следят.
— За каждым из нас немного следят. А с Кочмаром, конечно, у тебя не может быть мира, и рано или поздно он съест тебя. Зачем сказал, что у тебя есть на него досье?
— Вырвалось.
— Эх, шляпа! Вырвалось... Кто за тебя заступится?
— Я и хотел посоветоваться. Есть против Кочмара довольно весомые факты. Во-первых, приписывает себе рабочие часы. Мелочь, но жульничество. Дальше, комбинации с премиальными. У меня записано, сколько и кому недодал.
Рутковский быстро обдумал сказанное Мартинцем. Конечно, жаль Ивана. Но выиграет ли он, если станет на сторону Мартинца? В конфликте между начальством и подчиненными американцы всегда становятся на сторону начальства, тем более в таких случаях.
— Как хочешь, Иван, — сказал, подняв глаза, — а я тебе не помощник.
Думал, что Мартинец осудит его — и взглядом, и словами, но Иван оказался мудрее.
— Тебе виднее, — ответил просто. — Хочешь выпить?
— Хочу. Но опять-таки не имею права. — Рутковский поднялся, не глядя на Мартинца, но чувствуя его иронический взгляд. — Будьте здоровы, — бросил и пошел не оборачиваясь?
...Стефан довольно хмыкнул.
— А пан Рутковский, кажется, собирается ехать? — спросил.
— Пускай едет к черту! Теперь мы того Мартинца прищучим.
— Прищучим, пан Стефан, без немочки только, пожалуйста.
— И ты туда же?
— А как же, дорогой пан? Что пан Кочмар говорил? Только этого молодчика. Он исчезнет, никто не поинтересуется: ни родственники, ни наследники, ни друзья... А за немкой потянется: мать, сестры, племянники... Куда подевалась? Тут не избежать полицейского расследования, а для чего оно нам?
— Пан Кочмар говорил: с полицией все улажено.
— Если одного пана Мартинца... Мне немочки не жаль, но нельзя.
— Нельзя так нельзя... — почесал затылок Стефан. — Видишь, тот, на красном «фиате», Рутковский, уехал.
— Бог с ним, пан Стефан, может быть, еще придется встретиться.
— Так что ты надумал с Лакутой?
— Деньгами пахнет, и большими.
— Врешь.
— Большими, говорю, пан Стефан, и прошляпить никак нельзя.