Скифы пируют на закате
Шрифт:
– Чего ж не понять, – пробормотал Скиф, чувствуя, что поручение отнюдь не приводит его в восторг. – Однако, Пал Нилыч, зачем такие сложности? Клиентка наша не из мира снов, личность вполне реальная, так что же стоит проследить за ней прямо здесь? У вас ведь чертова уйма племянников… куча родичей и друзей… Ну, одни, как я понимаю, стерегут всяких убогих наркоманов, не любящих табачный дым, а другие…
Он остановился, сообразив, что перегибает палку. Но Сарагоса лишь поиграл бровями и буркнул:
– Молод ты еще советы мне давать, чечако сопливый. Хотя в чем-то идея твоя верна и обнаруживает зачатки
Колотят пса – он рычит, гладят – воркует, припомнилась Скифу одна из звягинских поговорок. В ворковании, разумеется, больше полезных оттенков и нюансов, чем в злобном рыке, надо лишь суметь разобраться с ними. Да, прав Пал Нилыч, прав! Прав и мудр! Как и незабвенный комбат… Пожалуй, есть между ними что-то общее… несомненно, есть…
Эта мысль так поразила Скифа, что он на мгновение отключился, и Сарагосе пришлось выразительно хмыкнуть.
– Ну, в общих чертах все, – произнес шеф. – Значит, от бесед с клиенткой ты не уклоняйся, говорить говори и слушать не забывай.
Скиф привычным жестом потер висок.
– Слушать – это я понимаю, Пал Нилыч. А вот говорить-то о чем?
– А вот образование-то тебе к чему? – передразнил Сарагоса. – Ты ведь университет кончал, э? Истфак? Или там болтать не научили? Историки – они же все записные болтуны!
– Я такой же историк, как вы – журналист, – ответствовал Скиф, припоминая визит к Пал Нилычеву знакомцу. – Я ведь историком и дня не проработал… Ну не считая раскопок в студенческие времена…
– Вот-вот, – обрадовался Сарагоса, никак не отреагировав на замечание о своей журналистской карьере. – О раскопках ты ей и расскажи! О всяких древних сокровищах, о скифских степях да вождях, что спят под курганами со всем своим кагалом, У князя-то, у Джамаля свет Георгиевича, ты был речист! И о могилах толковал, и о галерах! Ну, а с рыжей о камешках побеседуй, о золотых украшениях да брильянтовых подвесках из скифских могил… Она это дело любит!
– Степняки брильянтов не носили, – с тоской сказал Скиф. – Подвески – это из Дюма, Пал Нилыч, из «Трех мушкетеров».
– Надеюсь, хоть про них она читала. Вот тебе и еще предмет для обсуждения! Литература-макулатура, политика-косметика, секс-кекс плюс пикантные анекдоты…
«Насмешничает, – понял Скиф. – Опять я – сержант-дурак, а шеф – полковник-умник…»
Он выбрался из-за стола, прошествовал на середину комнаты, встал по стойке «смирно», щелкнул каблуками, выпучил глаза и гаркнул:
– Есть секс-кекс! И анекдоты! Позабористей! Рады стараться, ваше скобродие!
Сарагоса уставился на него, от неожиданности выронив изо рта трубку.
– Что с тобой, парень? Харана опять по макушке трахнул?.. Кстати, можешь держаться «вольно» и говорить по-человечески – тут тебе не спецназ, не эта твоя группа «Зет». Там положено было рявкать, а тут…
– Там давали четкие инструкции, – сказал
Шеф ухмыльнулся, сунул трубку обратно в рот и словно бы про себя пробормотал:
– Вот ведь какая незадача, э? Много скажешь – нехорошо, все секреты выдашь; мало скажешь – тоже плохо, клиент всякий интерес к беседе потеряет, не расколется… Да, великое это искусство – побольше разузнать и не проговориться самому! Так что думай, сержант, думай… Соображай! А сейчас – свободен!
Он поднялся и кивнул Скифу на дверь.
Глава 22
Вне Земли, мир Фрир Шардис, день второй
В гигантской галерее царила тишина.
Этот тороид, перечеркнутый с наружной, открытой морю и ветру стороны серебристыми штрихами колонн, обнимал основание Куу-Каппы тугим трехкилометровым кольцом, словно скрепляя в единое целое нагромождение жилых пузырей, цилиндров, овоидов и сфер, соединенных яркими полосками пандусов и спиральных спусков, пронизанных шахтами и транспортными колодцами. Сейчас вся эта громада будто бы замерла, застыла в почтительном ожидании: жилые модули, террасы канилли и песчаные пляжи были пусты, в море – ни паруса, ни всплеска от ластов прогулочных субмарин, каплевидные кабины лифтов опущены вниз, к первому ярусу. и лишь по прихотливо извивавшимся лентам городских улиц кое-где с торопливостью почуявших мед мурашей мчатся экипажи – тоже вниз, к просторной галерее, к терпеливо ожидающим толпам, к терминалам Большой Игры.
Сжимая цепочку со Стражем, Скиф стоял перед одним из них – узкой щелью в стене, над которой мерцал круглый экран размером с блюдце. Эта внешняя стена, доходившая ему до груди, являлась скорее предохранительным парапетом; за ней галерея резко обрывалась вниз, к золотистому песку пляжей и пустынному морю, простиравшемуся до самого горизонта и дальше, до конца света. В галерее столпилось сейчас тысяч сто народу, участников Большой Игры, но места и приемных щелей хватало для всех – сзади по периферии гигантского кольца тянулись десятки балконов с такими же парапетами, усеянными круглыми экранными глазками. Но место у внешней стены считалось наиболее почетным, и Скиф был обязан подобной привилегией диону Чакаре, серадди Куу-Каппы. Сам Чакара, разумеется, тоже был рядом: со вчерашнего вечера он не покидал прелестницу Ксарин ни на секунду. Во всяком случае, в апартаментах, снятых Скифом, рыжая ночью не появилась, разыскав, вероятно, более мягкую постель.
– Сейчас, – произнес Чакара, всматриваясь в розовое мерцание крохотного экранчика, – сейчас, моя дионна…
Рыжая состроила ему глазки, и серадди тут же приобнял женщину за плечи, бросив на Скифа странный взгляд – не то виноватый, не то вызывающий. «Думает, что я ревную? – промелькнуло у Скифа в голове. – Эх, парень!.. Взял бы ты ее на две недели со всеми потрохами!» Он принялся соображать, насколько реальными были его надежды, но тут по галерее раскатился звучный глас:
– Регистрация, дионы, регистрация! Просим подтвердить участие в игре!