Скитальцы (цикл)
Шрифт:
«Ретано, ты ведь не спишь?»
Так.
Холодно. Тоскливо. Ещё одно предчувствие, переходящее в уверенность, проклятая слабость, лишающая воли, тянущая к земле…
Или всё-таки померещилось?!
Я поднялся. Вытащил шпагу. Постоял, отвернувшись от огня, ожидая, пока глаза привыкнут к ночи. Вспомнил, что Черно видит в темноте, а я гораздо хуже. Вообще не вижу.
Тогда я выудил из костра наполовину сгоревшую ветку. Головня красиво тлела красным — сомнительное оружие, да и света не так много.
С головнёй в одной руке и со шпагой в другой я двинулся прочь от костра — туда, где в тёмной ложбинке дожидался утра связанный маг.
Темнота стояла — глаз выколи. За несколько шагов я остановился — не потому, что увидел Чонотакса, а потому, что почуял его.
— Я дал маху, Ретано, — сонным голосом сообщил Чонотакс. — Когда даёшь волю страстям… потом приходит похмелье. Ты умеешь учиться на чужих ошибках?
Я молчал.
— Вряд ли, — с сожалением пробормотал Чонотакс. — Ты предпочитаешь учиться на своих… Развяжи меня.
— Ещё чего? — спросил я кротко.
Черно хохотнул:
— Ещё — забор покрасить… Шучу. Эта дрянь, семь травок на пару, вся вышла или осталась?
Он говорил о снульнике. Три знахарки, двое зовут себя колдуньями. Надо же, «семь травок на пару»…
Черно зевнул.
— Садит печень, терзает почки, при передозировке чревато обмороками, учащением сердцебиения, удушьем… Дрянной отвар. На грошик пользы, да полведра мусора. Не связывайся со знахарками, Ретано. — И он зевнул снова.
— А мне говорили, — я усмехнулся, — «не связывайся с магами…».
— Тоже верно. — Черно зевнул в третий раз. Спросил сквозь зевок: — Ты хотел меня убить?
Я молчал.
— Ладно, Ретано… Если ты не собираешься меня развязывать, можешь быть свободен. Иди спи. Я во всяком случае уже засыпаю…
И он выдал целую серию зевков, таких громких, что я невольно оглянулся — не проснулись ли Алана и Танталь.
— Чего тебе… не хватает, Ретано. Жить да радоваться жизни… Жена тебя любит, травка на свет пробивается, снег сошёл… А насчёт Судьи… не бери в голову. Спи, Ретано, спи, твой Чонотакс о тебе позаботится… потом.
Некоторое время я стоял с обнажённой шпагой — как памятник воителю. Или как призрак полководца, или как полный дурак. Господин маг спал на сырой земле, и теперь я явственно слышал его дыхание. Размеренное и спокойное, умиротворённое, как будто после долгих трудов или долгого пути Чонотакс наконец-то добрался до постели.
Каждый третий горожанин кланялся, встретив его на улице. В прежние времена кланялись чуть ли не все подряд — тогда он был начальником стражи, теперь же — всего лишь герой Осады в отставке, наставник юных воинов, глава известного в городе Корпуса…
Лавочники шептались, мол, господин Солль размышляет, бродя по улицам. Они ошибались:
Вот площадь. Здание Университета; у входа застыли вечные стражи — железная змея и деревянная обезьяна. Мудрость и стремление к познанию; всякий уважающий студент, проходя, потреплет обезьяну по деревянному заду.
В Университет Солль заходить не стал. То есть, конечно, его встретили бы и исполнили любую просьбу, но в каждом взгляде он видел бы сочувствие, и ни одна скотина не спросила бы его о здоровье жёны — что вы, подобный вопрос бестактен, тс-с-с…
Ему тягостно входить в её кабинет в её отсутствие. Достаточно того, что кабинет заперт и ключ хранится лично у него, — даже новый господин ректор, к чести его, не стал возражать против такого странного порядка вещей…
Солль постоял перед славным зданием. Поглядел на небо, ответил на чьё-то приветствие; двинулся в обход площади, и с каждым шагом ему всё явственнее казалось, что ноги всё глубже увязают в булыжнике мостовой.
Здание суда. В подвалах под этим зданием пытали двадцатилетнюю Торию.
Здесь стоял эшафот. Там устраивали свои подмостки комедианты, среди которых блистала тогда ещё юная Танталь…
А эти живописные развалины — остатки высокого здания, которое разобрали по камушку. На остатках фундамента высится гранитная плита со здоровенными, как в букваре, литерами: «Башня Лаш срыта до основания, такова кара за многочисленные преступления, совершённые проклятым Орденом». Для большинства горожан, не видавших Мора, это всего лишь красивые бессмысленные слова…
Полковник Солль остановился.
Ты проиграл, Фагирра. Жизнь продолжается.
Он ещё более постарел. Постарел рывком, лет на десять; теперь, при свете дня, он годился мне в отцы. Кожа на лице собралась складками и приобрела желтоватый оттенок, и только голый череп блестел по-прежнему уверенно, даже вызывающе.
— Почему мы должны тебе верить? — спросил я.
Мы стояли на заднем дворе захудалой корчмы. Лужи, навоз, разорённая поленница, одинокая курица, выпущенная попастись на первую травку. Мы стояли; Черно Да Скоро сидел на колоде, полы лохматой шубы лежали в грязи.
— А вы и не должны мне верить. — Чонотакс пожал плечами, и жест вышел странным из-за связанных за спиной рук.
— Никто не подпустит тебя к госпоже Тории, — сказала Танталь сквозь зубы. — На пушечный выстрел. Забудь.
— Забудь. — Чонотакс прикрыл глаза. — «Он бросит тебя и забудет. Ты наймёшься служанкой в какую-нибудь лавку, всю жизнь будешь мыть заплёванный пол и выслушивать брань. А когда жирный хозяин станет тискать тебя где-нибудь в кладовке, ты будешь вспоминать своего благородного рыцаря и глотать слёзы…»