Складка
Шрифт:
«Это всегда так было, — неохотно сказал Умберто. — Они родители…»
«А я кто — стручок бобовый? Вон, сын напротив сидит!»
«Ты не понял! — мотнул головой Умберто. — Балтазар с Кларой — родители всей деревни. Любая женщина здесь — от их корня. Это мужчины чужие бывают, вроде нас с тобой, да и то — как женщин местных причастились, стали вровень с местными. А Отец с Матерью будут жить, пока снова Христос не явится!»
«Во! — удивился инженер. — Что еще за сказка про второе пришествие? Сколько здесь прожил — ни разу не слышал!»
«Точно? Хотелось бы тогда знать: ты с Лусиндой хоть о чем-то разговариваешь, или только за столом с ней сидишь, да на пару кровать разбиваешь?»
«Полегче!» —
«Ага! — осекся Умберто. — Но все же до чего хитрющая эта Лусинда! При Казимиро рта никому не давала раскрыть — прям хлестало из нее болтовней! А ты, видать, из другого теста, приструнил маленько!»
Умберто, впрочем, и сам был не против скоротать вечер за умным разговором.
«Если хочешь, могу рассказать! — предложил он. — И Джону не вредно послушать! С тебя стаканчик огненной воды — и старый индеец готов петь до утра!»
«Прибедняйся! — усмехнулся Питер. — В тебе если что и осталось старого, так одна память! Ладно, будет тебе выпивка!..»
Питер скрылся в доме, откуда почти сразу же раздались женский и мужской голоса, с каждым мгновением набиравшие обороты. Умберто ухмыльнулся: власть Питера над Лусиндой оказалась недостаточной, чтобы та промолчала в вопросе о расходе выпивки.
О'Брайан появился через минуту, держа в руках бутылку и пару стаканов. Настроение у него испортилось. Скривившись, он сунул Умберто стакан, свинтил крышку с бутылки.
«Не хотел пить, но сейчас из принципа выпью!» — буркнул Питер.
Тут же из-за открытого окна послышался высокий голос Лусинды:
«Давай-давай! Начинай пить каждый вечер! Хороший ты пример сыну подаешь!»
«Если хочешь, и тебе налью! — отозвался Питер. — Только не подслушивай из-за занавесок, как шкодливая девчонка!»
Что буркнула жена — Умберто не расслышал, но с трудом сдержал улыбку, когда она выскочила на веранду с пустым стаканом, сжимаемым как древко флага. Питер разлил ром, и Лусинда скрылась в доме. Судя по звяканью стекла — разбавляла напиток лимонным соком и добавляла сахар.
«Давай, рассказывай!» — потребовал Питер, когда они сделали по глотку.
И Умберто начал историю Балтазара, как он слышал ее от самого Отца.
«Было это в конце семнадцатого века — точные года Балтазар не помнит, но голландцев уже вовсю поперли с северо-востока. Они уезжали, оставляя дома и поля, засаженные сахарным тростником, зачастую выжигая все за собой, чтоб ничего не досталось переселенцам из Европы. Как раз в это время прошел слух, что в глубине страны нашли золото, много золота, выходящего жилами на поверхность и лежащего россыпями в ручьях. Конечно, все это касалось других земель, расположенных гораздо южнее, между реками Парана и Сан-Франсиско, там, где сейчас штат Минас Жерайс. Но Балтазар тоже решил попытать счастья и углубиться в сельву вдоль Амазонки, видимо, не желая смешиваться с толпой, рвущейся на юг. Он собрал последний урожай, продал дом, землю и почти всех рабов, нанял индейцев, запасся свинцом и порохом, приказал молодой жене собрать вещи и сразу по окончании сезона дождей углубился в лес во главе каравана.
Ты, наверное, представляешь, что значило в то время пробиваться через сельву, где и звериных троп отродясь не бывало — настолько быстро все зарастает кустарником и лианами, где под ногами либо чавкает болотистая почва, либо они по колено проваливаются в гниющие листья. Где папоротники вырастают выше человеческой головы, а в лесу невозможно найти дров для костра — настолько все пропитано влагой.
Тем не менее, караван смог углубиться в лес на несколько десятков миль, прежде чем начались первые серьезные неприятности. Сначала у экспедиции отсырела и испортилась мука, потом завоняла солонина. В довершение всего, пробираясь по заболоченной низине, они истратили весь запас питьевой воды и попробовали пить из луж. В экспедиции начались рези в животе и кровавый понос. Они были вынуждены остановиться в этом месте на несколько дней, по истечении которых похоронили четверых индейцев и троих последних рабов. Сам Балтазар и Клара не умерли только благодаря чаю, на питьё которого они перешли в попытке закрепить кишечник. А, может, дело оказалось в роме, который начали добавлять в воду. Как бы то ни было, они остались в живых и не позволили умереть остальным участникам похода.
Через два дня пути экспедиция выбралась из болота на возвышенность и вскоре набрела на этот ручей, бегущий в сторону Амазонки. Индейцы потребовали возвращения. Балтазар попросил три дня на размышления, в течение которых обшарил ручей сверху донизу в поисках золота, — и ничего не нашел. Поэтому он ответил индейцам отказом и пригрозил недовольным оружием.
Закончилось это для него печально: единственный белый мужчина посреди дикого леса не мог оказать должного сопротивления десятку взбешенных индейцев. Убивать их не стали. Балтазара обезоружили, избили палками, но его жену даже пальцем не тронули. Имущество, естественно, разграбили, перепились ромом и исчезли на следующий же день. Пьянкой смогла воспользоваться Клара, ночью выкрав у индейцев топор, нож, пару одеял и запрятав все это в лесу. Не знаю, о чем думала бы на ее месте любая другая женщина, на глазах у которой с кровавой пеной в горле умирает муж, но Клара будто заглянула в будущее и заботилась только о нем…»
Умберто вздохнул, взглянув на опустевший стакан.
«Я еще не утомил тебя своим рассказом?»
«Отнюдь!» — возразил Питер.
«Тогда плесни еще, и я продолжу!»
Питер без возражений добавил ему и налил себе — не больше, чем на два пальца.
«Когда индейцы ушли, и Клара осталась наедине с Балтазаром, дышавшим все тише, потому что его пробитые легкие заполнялись кровью, она не смогла придумать никаких средств облегчить страдания мужа, кроме как снять с него перепачканную в крови и грязи одежду и обмыть тело — благо что ручей протекал совсем рядом. Так она и сделала, принося воду одеялом…»
В ответ на удивленный взгляд Джонни, Умберто пояснил: «У них ведь ничего не осталось, кроме топора, ножа и одеял. Вот она и придумала — мочила одеяло в ручье, сворачивала его комом, поднималась к шалашу, в котором страдал Балтазар, и выжимала на него все, что смогла донести, а потом протирала тело влажной тканью.
Переворачивать его она побоялась, — продолжил Умберто. — И поэтому оставила лежать так, как положила вначале, едва дотянув впавшего в беспамятство мужа до временного убежища. Ну, а потом сделала единственное, ей остававшееся — прилегла с ним рядом и постаралась согреть его остывающие ноги. И лежала так до полудня, то впадая в дремоту, то приходя в себя, пока не почувствовала, что умирающий вдруг покрылся испариной, а саму ее начало колотить в ознобе.
Однако к вечеру Балтазару вдруг полегчало. Он больше не хрипел, а только стонал, по-прежнему не открывая глаз и будто пытаясь говорить, но так неразборчиво, что Клара, сколько она не силилась, понять его не смогла. Она не ела весь этот день и всю последующую ночь, а когда утром муж очнулся и попросил пить, сама еле смогла спуститься к реке и затащить наверх мокрое одеяло.
Балтазар выздоравливал с поразительной быстротой, несмотря на меню из древесных улиток и дождевых червей, которых Клара выковыривала палкой и очищала от съеденной ими земли, продавливая между пальцами и споласкивая в ручье. Ну, а когда муж смог говорить, не задыхаясь после каждого слова, то и рассказал ей о своем видении.