Скобелев
Шрифт:
Солдаты смотрят, смотрят.
– Этак не ладно будет.
И становятся рядом с генералом... Туда же... Тот, чтобы не подвергать их напрасной смерти, - сходит и сам вниз...
Раненному в обе ноги нужно было отрезать их; одну выше колена, другую ниже. Ампутируемый решительно отказался от хлороформа, потребовал трубку;: доктор дал ему громадную. Страдальцу отрезали одну ногу - он и не простонал. Начинают резать другую. Солдат только затягивается табаком. Были при этом и сестры милосердия. Молоденькая не выдержала, уж слишком подействовало на нервы. Начинает рыдать, ее останавливают.
– Ведь это на раненого скверно подействует... Молчите.
–
– солдат вынимает трубку изо рта.
– Известно, ее бабье дело пущай голосит!..
До того это было неожиданно, что все, несмотря на тяжёлую обстановку всего окружающего, улыбнулись.
– Отчего это ты отказался от хлороформа?.. Ведь легче было бы.
– Нам нельзя этого.
– Почему же?.. Ведь все так делают...
– То все... А мы на особом положении, мы скобелен-ские!
Раз отряд снимался с караула, чтобы идти в рекогносцировку, донец останавливается и раскрывает подушку своего седла. (У донцов в этих подушках все их боевое имущество.)
– Чего ты?..
– недоумевает сотник.
– Да вот, новый мундир выну, все лучше умереть в новом-то.
– Зачем новое-то портить?
– Да как же, ваш-сбродие... Вон генерал говорит: каждый в бой, как к причастию должен идти... И сам он всегда в новое одевается... Невозможно...
В скобелевском отряде заботились не только быть храбрыми, но и красивыми в бою. "Надо везде и показом брать!" - говаривал он. На показную сторону даже солдаты обращали внимание. Тот же самый донец, одевавшийся во все новое перед боем, не успел, еще договорить своего ответа сотнику, как вдруг ему - шальная пуля в живот. Раны такого рода смертельны и мучительны. Везут на перевязочный пункт. В это время главнокомандующий объезжает позиции.
– Ваше высокоблагородие!
– обращается он к офицеру, тоже раненому.
– Чего тебе?
– Чего бы мне ответить получше великому князю, когда он спросит меня? заботится раненый...
За своих Скобелев всегда стоял горой... Их участь положительно была больна ему. Эта армейская молодежь, беззаветно верующая в дело, беззаветно смелая, стала для генерала семьей, даже ближе семьи, если хотите.
– Я их не брошу и не оставлю никогда, - говорил он...
– Они все на моей душе теперь... Так работать, как они, - почти невозможно.
– Ну, им и отличий больше!..
– замечали другие при этом...
– Будет с чем домой вернуться.
– Ну, что ж. Кто из них и останется целым, вернется домой, что толку? Какая у них будущность? Папенек, маменек, титулованных родственников нет. Самые счастливые выйдут из службы с пансионом в 350 рублей или попадут в становые пристава... А ведь какая это честная и даровитая молодежь!
И действительно, близ Скобелева и типы вырабатывались совсем особые.
Вот, например, хорошо образованный солдат. Он не хочет держать офицерского экзамена. Почему бы, думали вы?
– Разве позорно быть солдатом? По-моему - это великая честь, я и остаюсь им.
Штаб, канцелярия скобелевской дивизии - в ста шагах от неприятеля, дни и ночи жили в траншеях. Писаря под огнем!.. Я уже в "Годе войны" рассказывал много об этом, теперь поневоле приходится повторять многие из этих эпизодов.
Вот, например, вольноопределяющийся рядовой Иванченко. До войны за год он был воспитанником классической гимназии в Москве. Ему только что наступило 15 лет, когда, увлеченный сербским делом и зная, что его так не отпустят, он бежал от греков и латинян, без паспорта пробрался через австрийскую границу для того, чтоб в
– Я есть хочу!
– обращается он к генералу.
– Возьмите меня к себе в дивизию.
– Ну, вот что, я вам дам денег, отправляйтесь к родным домой.
– Значит, тогда прощайте.
– А что так?
– Потому что я драться хочу более, чем есть... Останусь в таком случае с румынами.
– Что же мне делать с вами?
– Возьмите к себе.
– Да как же взять-то? Ведь вы числитесь в румынских войсках.
– Вашему-ству стоит только захотеть.
Тот его и определил в Углицкий полк. С полком мальчик неразлучен и в траншеях, и на турок ходит, и с солдатами недавний классик чувствует себя как нельзя лучше... Его очень любили и берегли. Встречается опять со Скобелевым.
– Ну, послушайте, миленький... Я вас хочу домой отправить. К родным.
– Они меня не примут.
– Я вам дам средство кончить курс. Назначу вам стипендию.
– А я сбегу все-таки и опять сюда... Ведь из классической гимназии Скобелевым не выйдешь.
Так его Скобелев и оставил в походе...
Еду я раз со Скобелевым по Брестовцу - навстречу офицер. Истомленный, усталый...
– Ваше-ство... Послан к вам.
– Обедали?..
– Нет... Послан к вам...
– Ну, едем обедать сначала...
– Помилуйте, я весь оборван!..
– У меня дам не будет.
После третьей Плевны идет Скобелев по Бухаресту. Поравнялся с офицером... Худой, в пыли весь, все старо на нем, отрепано...
– Какого полка?
Тот сказал.
– Что же вы здесь делаете?..
– Обедать приехал... Наголодались мы на позиции-то...
– Где же вы обедать будете?
– Да... не знаю... Совался я... Дорого, помилуйте... Невозможно даже... Да и как войдешь-то... в хороший ресторан стыдно и показаться...
– Вот еще. Чего же это стыдиться? Трудов да боевых лишений?.. Пойдем со мною.
Берет того под руку, ведет к Брофту, угощает... Рекомендует знакомым.
Сытый и довольный выходит офицер... Придя домой, в жалкий отелишко, где остановился, - застает пакет от Скобелева.
"Обедая, вы позабыли около своей тарелки восемь полуимпериалов... Денег терять не следует. Посылаю их к вам!.. М. Скобелев".
Понятно, какое впечатление все это производило на молодежь.
Очевидно, что за любовь и Скобелев отвечал заботливостью. Кстати, один характерный факт: в скобелевских траншеях, когда генерал проходил мимо, солдатам было приказано не вставать. Это возмутило скалозубов. Скобелев же объяснил просто: