Скобелев
Шрифт:
– Но как больно было, как далеко отдалась, а я думал, что она оцарапала глубоко. Скорее одеваться. Болит, да делать нечего, нужно идти.
Мы осматриваем полушубок: оказывается, что пуля ударилась в правый бок, там где клапан застежки, отодрала его и, пробив полушубок, сильно ушибла тело. Контужен был Скобелев внутри траншеи, где спят обыкновенно, где считалось пребывание самым безопасным.
– Здорово, молодцы! Спасибо за службу!
– через несколько мгновений уже звучал опять в траншее голос Скобелева под гвалт и треск повой атаки турок. Она теперь гораздо неистовее, чем в первые два раза, и направлена главным образом
Еще несколько минут - и атака отбита. Неприятель уходит, чтобы не возобновлять ее сегодня, но из своих траншей бьет нас ружейным огнем. Все с томлением ждут утра. Всех мучит одна мысль - о потерях этой ночи. Хорошо, если выбыло человек двести... Только что рассвело, произвели поверку, и оказалось, что эта ночь стоила нам ста тридцати человек убитыми и ранеными.
Еще одни сутки я провел здесь - и на следующую ночь Скобелев был вновь контужен в плечо. Эта контузия в первый момент сшибла его с ног...
Зеленогорская траншея уже теряет для меня, как для корреспондента, интерес. Дело в том, что окончательно решена блокада и штурмовать мы ничего не будем. Все жертвы, принесенные здесь, оказались напрасными...
8 ноября я уехал в Бухарест - отдохнуть дня три-четыре.
XXII
Cкобелев обладал редкой справедливостью по отношению к своим подчиненным. Он никогда не приписывал себе успеха того или другого дела, никогда не упускал случая выдвинуть на первый план своих ближайших сотрудников. Всякий раз, когда его благодарили, он и в частном разговоре, и при официальных торжествах заявлял прямо:
– Я тут ни при чем... Все дело сделано таким-то...
Несколько раз он при подобных случаях прямо указывал на Куропаткина как на виновника данного успеха, и в самых сердечных выражениях, так что никому не приходило в голову, что это только скромность победителя...
– Я вам, братцы, обязан! Это вы все сделали... Мне за вас дали мои кресты!
– говорил он солдатам, и не только для того, чтобы воодушевить их...
Он действительно верил в громадное значение солдата...
– Генерал может только подготовить свой отряд, дать ему боевое воспитание, затем выбрать позицию и наметить первые моменты боя... Потом вся его роль - в массировании войск, в сохранении резерва наготове. В каждом сражении ставят момент - стихийный. Тут уже никто ни при чем. Можно подавать пример личным мужеством, находчивостью, но это и каждый офицер тогда может и должен!.. Действует масса - она идет, она как-то бессознательно выбирает направление, она крушит неприятеля, она выигрывает победу... И зачастую генерал здесь уже ни при чем.
Все время после занятий Зеленых гор, вплоть до падения Плевно, Скобелев дружится и, как говорят, на короткую ногу сходится со своими солдатами. Да и не со своими, с чужими также. В этом не было заискивания популярности, нет. Его органическая потребность тянула его к солдату, он хотел изучить его до самых последних изгибов его преданного сердца. Он не ограничивался биваками и траншеями. Сколько раз видели Скобелева, следующего пешком с партиями резервных солдат, идущих на пополнение таявших под Плевно полков. Бывало, едет он верхом... Слякоть внизу - снег сверху... Холодно... Небо в тучах... Впереди в белом мареве показываются серые фигуры солдат, совсем оловянных от голодовки, дурной погоды и устали.
– Здравствуйте, кормильцы!.. Ну-ка, казак, возьми коня!
Скобелев сходит с седла и присоединяется к "хребтам". Начинается беседа. Солдаты сначала мнутся и стесняются, потом генералу удается их расшевелить и, беседуя совершенно сердечно, они добираются до позиций. В конце концов, каждый такой солдат, попадая в свой батальон, несет вместе с тем и весть о доступности белого генерала, о любви его к этой серой, невидной, но упорной силе. Войска, таким образом, еще не зная Скобелева, уже начинают платить ему за любовь - любовью...
Или, бывало, едет он - навстречу партия "молодых солдат", по прежнему новобранцев.
– Здравствуйте, ребята!
– Здравия желаем, ваше-ство...
– Эко, молодцы какие!.. Совсем орлы... Только что из России?..
– Точно так, ваше-ство.
– Жаль, что не ко мне вы!.. Тебя как зовут?
– останавливается он перед каким-нибудь курносым парнем. Тот отвечает.
– В первом деле, верно, Георгия получишь?.. А? Получишь Георгия?
– Получу, ваше-ство!..
– Ну, вот... Видимое дело, молодец... Хочешь ко мне?
– Хочу!..
– Запишите его фамилию... Я его к себе в отряд возьму...
И длится беседа... С каждым переговорит он, каждому скажет что-нибудь искреннее, приятное...
– Со Скобелевым и умирать весело!
– говорили солдаты...
– Он всякую нужду твою видит и знает...
И действительно, видел и знал. От интендантов он отделывался всеми мерами. Просто не пускал их к себе иной раз. Ротные и батальонные командиры были озабочены продовольствием своих солдат.
– Они наживаться ведь могут?
– заметил ему как-то сторонник интендантского режима в армии.
– Кто - командиры? Да мне до этого дела нет.
– Как это дела нет?
– Разумеется - нет. Если солдат получает у меня хлеба и мяса вволю, чай и водку, если на моих офицеров нет жалоб ниоткуда, если население ими довольно что же мне за дело до остального...
И действительно, его солдат кормили как нигде. Меньше всего болела его дивизия, и после балканского перехода и двухдневного боя под Шейновом среди истомленных, бледных и голодных других отрядов скобелевский предстал перед главнокомандующим в таком виде, что Великий князь изумился и воскликнул:
– Это что за краснорожие!.. Видимо, сытые совсем... Слава Богу, хоть одни на мертвецов не похожи.
За то же и солдаты понимали и ценили эту заботливость.
Если кто-нибудь из чужих генералов спрашивал их:
– Вы какой дивизии?.. (или:) Какие вы?..
Они не называли ни дивизии, ни полка, ни роты. На все был один ответ:
– Мы - скобелевские, ваше-ство!..
И в этих немногих словах звучала гордость, слышалось сознание своих заслуг, своего привилегированного, добытого кровью положения...