Сколько длятся полвека?
Шрифт:
— Товарищ Поллит говорит: это чисто английский вид критики и самокритики… На кухне, надо полагать, варят мало мяса.
— Переведите товарищу Поллиту и всем английским товарищам: я — за критику. Но не в новогоднюю ночь. Предлагаю тост за доблестных линкольновцев, за светлую память Ральфа Фокса…
В начале января фронт застыл вокруг Теруэля. Война ушла под землю. Саперы осваивали катакомбы, прорывали штольни, закладывали взрывчатку. Рушились крепостные стены.
Мятежники не сразу раскусили подземную тактику. Республиканцы маскировали взрывы артиллерийскими
На гром подземный Франко ответил громом с неба. Его. истребители снижались над окопами. Потери республиканцев росли. Командование оставалось без резервов.
Прикрываясь авиацией, неприятельский штаб перебросил свыше 100 тысяч солдат. После небывалых бомбежек мятежники ворвались в Теруэль, добивая на улицах окоченевших раненых…
После трагедии под Фуэнтес де Эбро Вальтер зачастил в 15-ю интербригаду. Не только сознание своей вины — оно гнездилось прочно, — но и желание покалякать с земляками из входившего в бригаду батальона имени Димитрова. На «польские посиделки» собирались и домбровчаки. Их 13-я бригада на Эбро и под Теруэлем нередко соседствовала с 35-й дивизией, многие помнили Дюбуа–Доманьского, дружили с солдатами и командирами из Польши.
«Посиделки» обычно у Тадеуша Ковальчика, филолога из Краковского университета. Полиглот Ковальчик владел арабским языком и был незаменим в случаях, когда марокканцы все же попадались в плен.
Вальтер услышал, что Тадеуш ранен и, прихватив бутылку вина, плитки шоколада, отправился в гости.
Ранение оказалось неопасным, Ковальчик со стаканом вина в левой руке (правая на черной перевязи) рассказывал подробности.
Натолкнувшись в темноте на патруль, он принялся выяснять: «Кто вы?» Патрульные поинтересовались:
«А вы?» Патруль — это были франкисты — дал очередь из ручного пулемета. Ковальчик с простреленной рукой ретировался.
— Всему виной мой испанский язык.
— Заблуждаетесь, — поправил Вальтер. — Это из–за интеллигентской манеры сперва спрашивать, потом доставать пистолет…
Сказал и осекся. Вопреки обыкновению, его шутка никою не развеселила. Пошутил беззлобно, ради красного словца. Он питал простонародное уважение к интеллигентности и сам не жаловал острот подобного толка. Сорвалось нечаянно и неуместно.
С недавних пор его земляки болезненно реагировали на любое замечание об интеллигентности, непролетарском происхождении, близости к партийному руководству.
Домбровчаков и поляков, служивших в 35-й дивизии, вызывали на уединенные беседы приезжавшие из Альбасете представители. Их фамилии — Янов, Богданов («Жан») — ничего Вальтеру не говорили. Но появился более, чем обычно, набычившийся Марти.
— Вас это не касается, товарищ Вальтер, мне нужны члены польской компартии. Распорядитесь выделить отдельную комнату.
Хотя беседы велись «в четыре ока», Вальтеру не составило труда выяснить их странное содержание. Речь касалась буржуазных и мелкобуржуазных интеллигентов в руководстве КПП, горе–теоретиков, путаников. Дальше — больше, — беспринципное соглашательство, связь с отъявленными врагами… В нынешнем виде партии не существовать, надо собирать проверенные кадры для обновления…
Непонятно все это, тревожно. Кое с кем из «буржуазных и мелкобуржуазных» он встречался, испытывая уважение, помня о Березе Картузской, тюремных камерах, отнявших у них годы, здоровье. Правда, товарищ Редыко — да будет земля ему пухом — предупреждал: бдительность и еще раз бдительность. Правда, некоторые, окончившие подмосковную школу, попадали в полицейские лапы.
Помог бы разобраться Густав Рваль, представитель польской компартии в Испании. Он чуть оправился после побега из тюрьмы, долговязый, по–тюремному тощий. Любые брюки, любая армейская рубашка ему не в пору: коротки и широки.
Увидев его впервые, Кольцов сострил: у всех — телосложение, у товарища Рваля — теловычитание.
Они успели сдружиться,, доверительно потолковать о польских делах (немногие судили о них с такой ясностью и непреклонностью, как Рваль) и об испанских (тут первенство оставалось за Вальтером). Сейчас бы о польских. Вальтер искал, как подступиться. Всегда улыбчивый, Рваль почему–то помрачнел, замкнулся.
Оправдываясь, кинул в спину уходившему Вальтеру: — Меня отзывают…
Вальтер оглянулся уже из машины. Рваль стоял, пренебрегая дождем, перед штабным домиком «Домбровского» в излюбленной своей позе: ноги циркулем, руки под отвисшей портупеей…
В 1938 году состоялось решение Исполкома Коминтерна о роспуске Коммунистической партии Польши. Секретариат, нелегально находившийся в Польше, подтвердил его постановлением о самороспуске. Руководители КПП обвинялись в раскольничестве, измене рабочему классу, службе в дефензиве…
В марте 1956 года решение о роспуске КПП, как необоснованное, было отменено. Лидерам партии — честным коммунистам — вернули их добрые имена.
История польского революционного движения тоже имела своего Азефа, своего Малиновского. Судьба Сверчевского–Вальтера на одном из витков соприкоснулась с судьбой такого человека.
…В 1947 году во Вроцлаве хоронили железнодорожного служащего. В костеле — усопший отличался религиозностью — служили траурную мессу. Когда гроб засыпали, профсоюзный активист прочувствованно отметил скромность и трудолюбие умершего.
Гранильщики вычеканили на мраморной плите крест, даты рождения и смерти, фамилию «Рошковский».
Спустя несколько месяцев прибывшие из Варшавы люди в штатском скептически оглядели плиту. Ее не хватило бы для всех фамилий покойного…
В 1934 году в Варшаве вышла антикоммунистическая книга Яна Альфреда Регулы «История Коммунистической партии Польши в свете фактов и документов». Освещение вполне определенное — полицейское. Автор, было видно, пользовался документами из архивов «двуйки» и консультировался в Министерстве внутренних дел. Но он явно имел доступ и к партийным документам, был знаком с конспиративным устройством партии.