Сколько длятся полвека?

Кардин Эмиль Владимирович

— Цитата?

— Вольный пересказ…

Вальтер играл в грубоватого солдата, который, однако, не так прост, умеет ввернуть латинское изречение, строчку из Мицкевича, Лермонтова, сослаться на Чехова.

Мальро зазывал к себе в гостиницу. Вальтер слабо отказывался.

— Мы ни до чего не договоримся. Вам нужна на войне психология, мне — дисциплина, порядок.

Мальро, улыбаясь, косился на букет.

— И вам не только дисциплина.

Вальтер благодушно согласился:

— И вам не одна психология.

Он

знал: подполковник авиации Мальро вторично сбит, продолжает командовать эскадрильей, закончил книгу «Надежда», герой которой — этого Вальтер, разумеется, не знал, — шеф республиканской разведки Гарсия, утверждал, что «апокалипсис братства», всеобщее благодушие не гарантируют победу. «Апокалипсис, жажду которого каждый носит в себе… по прошествии некоторого времени обречен на верное поражение по одной простой причине: природа Апокалипсиса такова, что он не имеет будущего». Возражая против христианского милосердия, Гарсия размышляет: «Революцию не сделаешь с помощью этой вашей морали. Вся сложность и, быть может, драма революции в том, что ее не сделаешь и без морали».

Вальтер распахнул перед Мальро дверцу автомобиля. Маноло подвез их к гостинице.

Не успели поднять по первой рюмке — ввалилась орава журналистов. Среди них — сутулый, с гладким пробором, смутно знакомыми вислыми усами.

— Мы с вами, товарищ генерал, встречались. Смоленск, редакция окружной газеты… Сообщу по старой дружбе.

Отошли к окну.

— Вас отзывают.

Абсурд. Час назад на Монте Лючия никто не заикнулся.

— Все–то ваш брат вынюхивает.

— Служба такая, — сообщнически подмигнул корреспондент.

Вальтера пронзило: правда.

Он сбежал по лестнице. В машину.

Маноло всякого навидался на берегах Эбро, но сейчас почувствовал: стряслось небывалое. Для него, испанского юноши, отец и мать превыше всех. Но генералу принадлежало место исключительное, на которое не смели претендовать и родственники. Он не обманывался: лысая генеральская голова не излучала сияния. Вообще с момента вступления в комсомол Маноло перестал верить в святых. Однако потребуйся — он пойдет за генерала на крест.

Вальтеру не удавалось совладать с собой. Ранить, понизить, убить… Все допускал. Но оторвать от Испании?! Он — не «таинственная сила Коминтерна», как писала франкистская газета. Он — Испания. Камень на этой забитой войсками и обозами дороге, капля в окрававленной Эбро…

Когда смятение чуть улеглось, его качнуло на заднюю спинку, охватила слабость. Дышалось трудно. Астма?

Приказ поступил через три дня. Одновременно — постановление испанского правительства о награждении генерала Вальтера высшим военным орденом «Placa Laureada de Madrid».

Он отнюдь не испытывал безразличия к званиям и наградам. Но сейчас подумал зло и несправедливо: золотят пилюлю.

8 мая Вальтер подписал прощальный приказ по дивизии и велел назавтра собрать весь штаб, командование бригад —

прощальный обед.

Длипные столы под оливковыми деревьями, белые скатерти, тосты. Штабные, начальники служб, командование бригад, телефонисты, офицеры связи, вестовые, писари. Он обошел всех, обнимая и целуя каждого.

— Спасибо тебе… Я тебя не забуду… Ты был надежным другом…

Вопреки неписаному закону республиканской армии, где все, безотносительно к должностям и званиям, обращались друг к другу на «ты», Вальтер предпочитал «вы». Но сегодня он шел между столами, обнимал, чокался:

— Если бы не ты под Брунете… Я был спокоен, когда ты рядом… Спасибо тебе за Кинто…

Он низко всем поклонился.

— Простите меня.

Просил прощения не за вспышки самодурства, несправедливую вспыльчивость, грубость — преходящие армейские грехи.

Он винится, потому что покидает их, когда отчетливо, отбросив за ненадобностью шоры, видит конец и помнит начало. Нет у него сейчас слова, кроме «простите»…

Он снова поклонился и пошел, сгорбившись, сцепив за спиной руки, подергивая плечом.

На пароходе ему отвели отдельную каюту. Маленькую, тесную, с иллюминатором под потолком. Но — отдельную. Он не вынес бы соседства.

Как сюда попал его чемодан с заграничными наклейками, два портфеля документов и записок? Откуда ящик с вином?

Потом — Марсель, тряский вагон до Парижа. Самолет до Копенгагена. Ленивые волны мутной Балтики… Неодолимое оцепенение. Ватный туман отрешенности.

В центре Варшавы на площади Звыченства (Победы) горит вечный огонь над могилой неизвестного польского солдата. На стенах арок, ограждающих могилу, названы города, реки и горы: «Войско Польское в боях с фашизмом и гитлеризмом». Перечень, занимающий несколько плит, открывают Мадрид 1936 года, Гвадалахара 1937 года, Эбро 1938 года…

Солнце обесцвечивает бьющее из земли пламя. Дрожит в неверном свете черное переплетение решетки, дрожат алые и белые гвоздики на могильном мраморе. Застыли молодые солдаты с начищенными пуговицами и новенькими винтовками.

Лишь малыши, играя вокруг арок в прятки, нарушают почетный покой.

Часть третья

ВАРШАВА

I

Подполковник, не вставая с кресла, потянулся, потер ладони, провел рукой по раскрытой папке.

Некогда синий картон переплета приобрел линялую голубизну. Однако линии, составлявшие пятиконечную звезду на обложке, не утратили свой четкий контур. Порыжевшие чернильные буквы выстроились под звездой в длинную фамилию с витиеватым хвостиком над заключительным «й». Строкой ниже — буквы чуть поменьше, но так же четко, старательно образовали имя и отчество.