Сколько стоит ваше сердце?
Шрифт:
Но на фортификации подробно рассказывали что, начнись пожар — эти воздушные башни можно даже не тушить, смысла нет. Все равно обрушатся внутрь, потому что высокая температура изменит свойства дерева.
Смотрелось, конечно, здорово. Но жить в таком дворце Винкер бы поостерегся. Хотя ему никто и не предлагал.
— Почему ночью? — спросил Вейли. Смотрел он на генерала. Но ответил Марк.
— А почему — нет? Какая разница? Ночь — такой же день, только темно.
— И сколько бритых на нас полезут?
— Все.
Вейли
— Я имел в виду — одновременно.
— Все, — повторил Винкер.
Полковник откинулся в неудобном, деревянном кресле, прикрыл глаза. Наверное, считал про себя. Интересно, на каком языке?
— Винкер, я вас правильно понял, на нас разом ломанется пять тысяч бритых с магической поддержкой?
— Без магической поддержки, — встрял Беда. Его на это высокое собрание не приглашали, но он пригласил себя сам — просто вошел и уселся на тяжелый стул, обитый претенциозным малиновым бархатом. Верхом.
— Куда денутся жрецы?
— Будут заняты.
Вейли глубоко вдохнул и выдохнул. Несколько демонстративно, но тонких ценителей театрального искусства здесь не было… за исключением, может быть, Райкера. Но тот ничего не сказал — и Марк тоже промолчал.
— Допустим, — кивнул Вейли. — Это не отменяет главного. Их будет пять тысяч. Нас — чуть больше тысячи.
— Соотношение один к пяти. В начале осады Южного соотношение было один к двадцати пяти. Не в нашу пользу, — зачем-то уточнил Винкер, — ничего, справились. Вас дождались, хотя вы не торопились.
— Мы не при чем, — отмахнулся Вейли, — это Феро облажался. Были слухи, что Император его повесил.
— Это вряд ли, — буркнул Райкер, — Старый Рыб служил еще его отцу, Рамер его ценит. Даже если Рыб облажался, его простят.
Марку показалось, что он услышал что-то важное. Что-то ключевое… но момент прошел, оставив крохотную зацепку, похожую на вылезший гвоздь в сапоге. Царапает, но до привала все равно не исправишь, остается не обращать внимания.
— Они придут говорить, — сказал Винкер, — должны будут прийти. Предложить почетный плен… или не слишком почетный, на что у них в этот раз фантазии хватит.
— И что? — удивился Райкер, — пошлю их еще раз.
— Я хотел просить. Мой генерал, можно я с ними поговорю? Все же это мой план.
— Хм. Я не против, сынок, но где тогда я? — Райкер с интересом уставился на стратега.
— Убиты, — Марк развел руками, — пали в неравном бою за родину и Императора. Положим вас на площади, на почетном месте. Лично найду кусок бархата, чтобы постелить. Красивый бархат, малиновый. Я его где-то видел, по-моему, на втором этаже в одном из сундуков, когда мы искали железо. А если ляпну что-нибудь не то, восстанете из мертвых — и дадите мне в зубы. Будет еще одна легенда, мало их у этого долбаного холма родилось, одной больше — даже не смешно.
Беда и Вейли,
— Дерзай, стратег, — махнул пятерней Беда, хотя никто его не спрашивал. И Вейли промолчал, что, как известно, означало согласие.
Райкер еще немного подумал. И медленно кивнул.
…Рыжик достал дудочку. Самую обычную дудочку, которые вырезают из длинных тростниковых стеблей ребята, чтобы баловаться по ночам, издеваясь над соседями и собаками: звук у этих дудочек мерзопакостный.
Солнце, стряхивая с себя остатки облаков, медленно и вальяжно усаживалось в море, словно аристократ-сибарит в вечернюю ванну. Остриженный холм топорщился остатками строений.
Поддувал свежий ветер, но за стеной воздушных щитов он почти не чувствовался. Марк поймал себя на том, что ему… нормально. Не хорошо, не плохо, не страшно, не горько. Ему нормально. Почти как дома, в казарме. Или еще раньше, в приюте Змея.
Выходит, он все же был прав в своем желании непременно попасть в армию — именно здесь ему и было самое место?
Рыжик поднес дудочку к губам. Винкер поморщился, но, как оказалось, зря. Вместо привычного простуженного кошачьего мяуканья в прохладном воздухе разлилась мелодия… Ну, конечно, не совсем мелодия, какую мелодию сыграешь, имея всего три прорези?
Тихая и такая же душевная, как комариное вззз — она нарушила что-то в прохладном вечере. С хрустом ломая спокойствие и мир, простенькая мелодия из четырех нот, выбралась за линию щитов и полетела… Куда?
Сосредоточенное лицо Рыжика убеждало — летит туда, куда надо и все сделает правильно. Но Марка не покидало ощущение, что происходит что-то нехорошее. И мелодия эта — нехорошая, и слушать ее не стоит.
Иррациональное ощущение. Абсолютно дурацкое. Что может быть плохое от музыки? Пусть даже от плохой музыки?
Марк оглянулся — и с изумлением увидел лица: своих товарищей, наемников Беды, гвардейцев. Самые обычные лица, в которых не было… чего? Они не спали, но и не бодрствовали тоже. Они были — но в то же время их не было.
Усилием воли Марк подавил желание выхватить клятую дудочку и переломить ее в руках. Наверное, Рыжик знал, что делает. Но, Бездна — как же это было отвратительно.
Наконец, колдовство, вроде бы закончилось. Дудочка замолчала. Рыжик отнял ее от припухших, покрасневших губ, аккуратно обтер рукавом и убрал в специальный полотняный мешочек.
Вокруг царила ненормальная тишина, даже часовые на посту таращились стеклянными глазами на яркую серебряную луну, проглянувшую сквозь облака.
Рыжик встретился взглядом с черными глазами Марка.
— Что это было?
— Пробуждение, — пожал плечами парень.
— Что-то не похожи они на пробужденных, — Марк мотнул подбородком, — скорее наоборот.