Скопин-Шуйский
Шрифт:
— Благодарствую, князь, Бог милует.
— Видел я сейчас царя, — снова начал князь, — здрав он и духом и телом…
Буйносова несколько помолчала и потом, подняв на князя кроткие глаза, сказала с неожиданной решимостью:
— Князь Михаил Васильич, не верь ласкательствам, не верь дьяку Татищеву да князю Голицыну, а пуще не верь дядьям своим… Царевым братьям, — добавила она.
Лицо Скопина омрачилось.
— Не верь и Нагим и Шереметеву, — продолжала княжна, — ходи с опаской…
— А царь, дядя? — спросил Скопин. — Для него да для Руси не
Буйносова побледнела и едва слышно прошептала:
— Неверен и царь…
И, словно испугавшись своих слов, она торопливо отвернулась и замолчала.
Тяжелое чувство охватило князя. Слова Буйносовой, подтверждавшие и его тайные мысли, отозвались в его сердце горькой обидой.
— Что ж, — грустно и твердо проговорил он, — нет на мне неправды, знает это Бог, и должен знать это великий государь. А я пойду туда, куда поведет меня Бог, куда позовет меня Русь, и никто не остановит меня, — закончил он, гордо выпрямляясь.
— А теперь прости, князь, время ехать, — торопливо сказала Буйносова.
— Благодарствую тебе, княжна, — низко кланяясь, ответил Скопин, — век не забуду ласки твоей.
Буйносова с опущенной головой прошла мимо князя в сопровождении Арины, все время безучастно слушавшей их разговор. Через несколько минут князь услышал шум отъезжающего возка боярышни и стук копыт сопровождавшего царскую невесту отряда.
Предупреждение княжны еще раз доказало ему и его возрастающее влияние и окружающую его боярскую ненависть.
«Добро, — думал он, ходя по комнате, — пусть лают, укусить не посмеют. Совы слепые, сычи. Не видят того, что не молебны петь теперь надобно, а ратных людей вести. Чего ждут? Гибели хотят, каждый лишний день пагуба».
— Сычи! — громко произнес он, останавливаясь у открытого окна.
В комнату вошла Головина.
— Прости, Михаил Васильич, — произнесла она, — я панну отправляла, с твоего разрешения поехала она к царице Марине.
Князь с ласковой улыбкой обернулся к Головиной.
— В добрый час, — ответил он, беря невесту за руку. Головина стала с ним рядом и положила голову к нему на плечо.
— Милый, — тихо проговорила она, — ноет мое сердце.
— С чего ты? — встревожился князь.
— Сама не знаю…
— Погоди, уляжется, успокоится Русь…
Боярышня покачала головой.
— Панна Храпецкая говорила мне вечор, что Марина Юрьевна чтой-то повеселела очень… Про мужа вспоминает… Не к добру это…
— Пустое, — возразил князь, — нет царя Димитрия… Как отпустит царь послов польских, так и поженимся, — закончил он, обнимая Головину. — Но не думай, — продолжал он, — что на счастье и радость мы будем жить. Скоро будет поход, дальний, тяжелый. Не верит мне царь, а когда сам узнает, не скоро соберет ратные силы и много жизней загубит понапрасну. И пойду я…
— Бог сохранит тебя, — ответила Головина.
— Боярин, — раздался старческий голос Арины.
Головина вздрогнула и отшатнулась от Скопина. Князь, недовольный, повернулся.
— Стольник Ощера требует тебя.
Князь нахмурился.
—
— И, батюшка, — возразила Арина, — всю, говорит, Москву объездил, тебя искавши.
— Хорошо, — произнес князь. — Пусть пождет.
Арина вышла. Имя Ощеры пробудило в князе неприятные воспоминания. Это он, Ощера, привозил ему подложный приказ царя Димитрия, и он же близкий человек к князю Димитрию. У Скопина появилась мысль о каком-нибудь новом боярском заговоре, и он решил держаться настороже.
Попрощавшись с невестой, он вышел во двор, где Ощера, пеший, без шапки, стоял невдалеке от крыльца. Лошадь со стремянным он оставил у ворот. При виде князя он низко поклонился, коснувшись рукою земли. Князя поразило его расстроенное лицо. Скопин слегка кивнул головой молодому стольнику и вскочил на коня, подведенного ему.
— Едем! — коротко приказал он, выезжая в ворота. На улице Ощера догнал его.
— Князь Михаил Васильевич, — начал он нетвердым голосом, — прости, что потревожил тебя, но на тебя вся надежда.
Князь молча слушал, подозрительно глядя на Ощеру. Ощера, поняв недоверчивый взгляд князя, вспыхнул.
— Волен ты верить или не верить мне, — тихо, но твердо продолжал он, — но спаси царя.
Скопин сдвинул брови.
— Спервоначала помог ты погубить одного царя, а теперь хочешь другого спасать, не проиграй, царский стольник.
При этом оскорблении Ощера побледнел и так дернул своего коня, что тот круто взвился на дыбы и сделал скачок вперед.
— Едем ко мне, — приказал Скопин и пустил коня. Через несколько минут они были уже в доме Скопина.
Князь ходил по комнате, а Ощера стоял у двери. На его молодом, красивом лице виднелась твердая решимость. Скопин остановился перед ним.
— Ну, что ты хотел сказать?
— По наряду, — начал Ощера, — держал я караул у дома пана Сандомирского. Не приказано было никого ни пускать туда, ни выпускать оттуда. Но по твоему, князь, указу пропустил я туда патера Свежинского.
Скопин встрепенулся.
— Правда, я разрешил ему.
— Мне ли ослушаться твоего приказа, — продолжал Ощера. — Долго пробыл там патер, а когда ушел, призвал меня к себе пан Мнишек. Сам знаешь, князь, как старик тот болтлив, ровно баба старая. Пошел я к нему. Вижу, весел пан воевода. А со мной он любил говорить, потому что я знал по-ихнему…
— И что же? — спросил Скопин.
— Пан и говорит мне: «Выпьем венгерского. Зять-то мой жив и теперь должен быть в Самборе у жены моей, и вскорости сюда вернется». Тут вошла Марина Юрьевна. Услышала слова отца и что-то сказала она ему по-чужеземному, думается, по-галльскому.
— Ну? — нетерпеливо сказал Скопин.
— Воевода и замолчал, — продолжал Ощера, — только вздохнул.
— И это все? — спросил Скопин.
— Нет, боярин, это только присказка, а вот послушай сказку. — Ощера побледнел, его голос стал глуше. — Ведомо тебе, боярин, что невдалеке от Путивля отчина наша? Еще отец твой покойный, князь Василий, гащивал в ней при царе Иване.