Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности
Шрифт:
Привел с собой переводчика, считая, что коллега, владея английским и португальским, не сможет понять всех оттенков староголландского.
Воронцов немедленно отказался от его услуг на таком языке, что и сам, наверное, Рембрандт удивился бы. Изысканно, но с вкраплением слов портовых грузчиков старого Амстердама. Спасибо Антону и Арчибальду, с помощью их устройств можно было за час выучить даже жаргон малайских пиратов.
– Думаю, господин Бота, наша беседа не требует посторонних…
– Вы знаете голландский? – Удивление коменданта было искренним. Обучаясь в Европе на немецком, он отчетливо сообразил, что его родной
– Желаете на кафрском?
Кафрского как раз Воронцов выучить не успел, но для повышения ставок отчего не спросить? Больше уважать станет, особенно если сам не выучил.
Немножко поговорили на близкие к лингвистике темы. Затем, после всех протокольных фраз и жестов, Луис перешел к цели.
– Мы благодарны вам за все, что вы для нас сделали, ваше превосходительство, но положение становится нетерпимым…
– Это вы сами так думаете или вам велели говорить так? – невзирая на дипломатию, спросил Воронцов. На его, ставшем жестким лице не читалось ни малейшего желания соблюдать «правила игры».
– Димитриос, не вынуждайте меня говорить больше, чем я могу сказать, – с усилием произнес Бота.
Воронцов приблизительно догадывался, с какой целью явился к нему комендант. Такое уже не раз бывало в истории. Сравнительно патриархальное общество, с жесткой религиозной организацией, до поры готово принимать помощь от более развитых и светских партнеров, но как только положение более-менее стабилизируется, верх непременно берут ортодоксы. Если над ними нет достаточно жесткой светской власти, не останавливающейся перед репрессиями любой степени радикальности. Уровня Петра Первого, например.
В другом случае к власти приходят аятоллы (церковники в широком смысле), как в Иране семьдесят девятого года. В тот раз у шаха Мохаммеда Реза Пехлеви не хватило воли, чтобы резко, не стесняясь крови, подавить мятежников. И страна на десятилетия погрузилась в средневековье, а счет жертв пошел на миллионы, а не тысячи, чем все могло и ограничиться.
– Почему бы и не сказать открыто? Наши люди бескорыстно, не жалея сил, спасли вас от разгрома и продолжают помогать. Вы знаете, чем и как. Продолжайте. Я послушаю. А у вас что, нервный ступор? Воевать не боялись, нашу помощь принимать не отказывались, а теперь вдруг…
Бота, с выражением едва ли не отчаяния, собрался ответить, но Воронцов снова пресек его попытку резким жестом. Пусть этот самородок сообразит, как себя нужно вести с благодетелями. А то уж больно быстро начинают наглеть спасенные русской армией «братья». С американскими послами президенты «банановых республик» никогда себе не позволяли возвысить голос. А уж тем более – заикаться о какой-то «самостоятельной политике».
Он встал, широкими шагами пересек свой салон, открыл тяжелую дверь на площадку штурманского трапа, выглянул наружу, потом громко ее захлопнул. И повернул ключ.
– Никого нет. И быть не может. Ваша охрана тремя палубами ниже отдыхает под присмотром моих вахтенных. У вас редкий случай говорить откровенно. Если есть такое желание.
Мне до последнего дня казалось, что из всех ваших коллег и соотечественников вы представляетесь наилучшей кандидатурой на пост
– Господин адмирал, – после тяжкого раздумья ответил Бота, – вы меня ставите перед выбором, почти невыносимым…
– Прямо уж? – Воронцов заставил себя отвечать серьезно, несмотря на желание смеяться. Выбор у него – представьте себе! А выбор между расстрелом у грязной ямы без сапог, в одних подштанниках, и президентским дворцом – это как?
– Видите ли, господин адмирал, поведение ваших людей выходит за границы, которые мы считаем приемлемыми. Они всеми силами, подчас – демонстративно, показывают, что не существует разницы между белыми и черными, язычниками, католиками и протестантами. Нам сообщили, что все более распространенным становится слух, будто вы собираетесь в перспективе добиваться равных прав для всех племен и народов, населяющих Оранжевую, Трансвааль и вновь присоединяемые территории. В ущерб коренному населению.
Воронцов опять сдержал эмоцию. Теперь не такую уж веселую. Но, как привык, продолжал говорить ровно, веско, доказательно.
– Лично я такого вслух не говорил. Да и как вообще мы можем рассуждать о грядущем общественно-политическом устройстве государства, где являемся только гостями?
– Вы не говорили, так другие говорят постоянно. Но еще более опасным для сложившегося порядка является другое. Сам факт, что ваши люди платят кафру жалованье больше, чем буру, – уже подрыв основания здешнего мира. А вы это ввели в постоянную практику.
– Например? – постукивая сигарой по краю пепельницы, мягко поинтересовался Воронцов.
– Вчера при расплате в порту десять кафров получили по два фунта серебром, а рядом с ними буры – по десять шиллингов.
– И что? – Дмитрий, конечно, понимал, о чем речь, но держался «в несознанке».
Бота в буквальном смысле вытаращил на него серо-голубые глаза.
– Как – что? Черному на глазах белых заплатили в три раза больше!
– А за какую работу? – невинно спросил Воронцов. – Ваш гордый бур готов десять часов в день чистить пароходные топки, лежа между колосниками и еще горячими трубками? Он и мусор лопатой в тележку грузит с явным отвращением… Считайте, что десять шиллингов на брата – это гуманитарная помощь вашему государству.
– Да какая разница? Черный не может получать больше белого. Ни при каких условиях.
– Беда, – вздохнул Дмитрий. – Водки выпьете?
Бота молча кивнул.
Дмитрий налил сразу по сто. Махнули, крякнули, закусили соленым огурчиком, на юге Африки неведомым.
– Переговоры я с вами как с союзником, конечно, продолжу, – поправил и без того безупречную прическу Воронцов. – Но как хорошему собутыльнику скажу – если вы от меня уйдете с теми же мыслями, что пришли, – ваше дело проиграно. Раз, навсегда и окончательно. Потому что, до тех пор пока вы согласны сотрудничать, мы делаем и будем делать то, что считаем нужным и справедливым, а если вам это не нравится – вы поступите по своей справедливости. Итог, надеюсь, объяснять не нужно?