Скорость тьмы

Мун Элизабет

Меня неожиданно бросает в пот – прямо передо мной Марджори. Она меня не видит, потому что погружена в собственные мысли и не смотрит по сторонам, как и положено в магазине. Она открыла банку со специями – я гадаю, что это за специя, а потом до меня доносится явный запах гвоздики. Мой любимый. Быстро отвернувшись, пытаюсь сосредоточиться на полке с пищевыми красителями, цукатами и украшениями для тортов. Не понимаю, почему они в одном ряду со специями и травами, ну да ладно.

Увидит ли она меня? Заговорит ли, если увидит? Может

быть, нужно первому заговорить? Язык будто разбух. Рядом какое-то движение. Это она или кто-то другой? Если бы я по-настоящему выбирал товар, я бы не оглянулся. Зачем мне украшения для торта и сушеные вишни?

– Привет, Лу! – говорит Марджори. – Собрался испечь пирог?

Я оборачиваюсь. Раньше я видел Марджори лишь у Тома с Люсией или в машине по пути в аэропорт и обратно. Никогда не встречал ее в этом магазине. Необычная для Марджори обстановка или, может быть, обычная, просто я не знал…

– Я… я… просто смотрю…

Говорить трудно. Ненавижу потеть!

– Какие яркие, – говорит она, и в ее голосе благожелательная заинтересованность. Хотя бы не смеется надо мной. – Ты любишь кексы с цукатами?

– Н-нет, – говорю я, сглатывая большой ком в горле. – По-моему… по-моему, они на вид более красивые, чем на вкус.

Это неправильно – вкус в принципе не может быть красивым, но слишком поздно исправлять ошибку.

Она серьезно кивает и говорит:

– Согласна! Первый раз я попробовала кекс с цукатами, когда была маленькая, и ожидала, что он будет вкусным, раз он такой красивый. А потом… он мне не понравился…

– Ты… ты часто сюда заходишь? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она. – Я иду к подруге, и она попросила меня кое-что прихватить по дороге.

Марджори смотрит на меня, и я вновь ощущаю, как сложно говорить. Мне даже дышать сейчас сложно, а по спине течет липкий пот.

– А ты тут постоянно бываешь?

– Да, – говорю я.

– Тогда ты знаешь, где рис и фольга для запекания! – говорит она.

Я вспоминаю не сразу, сначала в голове совершенно пусто.

– Да, рис в середине третьего ряда, – говорю я, – а фольга на восемнадцатом…

– Ой, нет! – восклицает она весело. – Покажи мне, я, кажется, уже час тут брожу!

Она имела в виду «проводи меня»? Ну разумеется! Почему я сразу не догадался!

– Пойдем! – говорю я и качу за собой корзину, работница магазина, которая едет навстречу с тележкой, доверху заполненной товарами, одаривает нас недовольным взглядом.

– Извините! – говорю я.

Та молча проезжает мимо.

– Я пойду за тобой. Чтобы никому не мешать, – говорит Марджори.

Я киваю и сначала иду по направлению к рису – поскольку мы сейчас на седьмом ряду, это ближе, чем фольга. Я чувствую, что Марджори идет сзади – ощущаю тепло, будто в спину светит солнце. Хорошо, что она не видит моего лица: оно тоже горит.

Пока Марджори изучает рис: в пачках, в коробках, длиннозерный, круглый, коричневый, с различными добавками, не зная, какой именно ей нужен, я смотрю на Марджори. Одна ресница длиннее и темнее остальных. Глаза у нее интересные – многоцветные, с крапинками на радужке.

Большинство

глаз имеют несколько цветов, но цвета, как правило, похожи. Синие глаза могут иметь два оттенка синего, или синий и серый, или синий и зеленый, или даже пару коричневых крапин. Большинство людей этого не замечает. Когда я первый раз получал удостоверение личности, в анкете был вопрос о цвете глаз. Я попытался перечислить все оттенки своих глаз, но в бланке не хватило места. Мне сказали написать «карие». Я написал «карие», но это не единственный цвет, который есть в моих глазах. Это цвет, который обычно видят другие, потому что не особенно вглядываются.

Мне нравится цвет глаз Марджори, потому что это глаза Марджори и потому что все оттенки красивые. И цвет ее волос мне тоже нравится. В анкетах она, наверное, указывает «каштановый», но в ее волосах еще больше оттенков, чем в глазах. В магазине волосы Марджори кажутся более тусклыми, чем на улице, рыжих отблесков не видно, но я знаю, что они есть.

– Нашла! – говорит Марджори.

Она держит пачку белого длиннозерного риса быстрого приготовления. Потом улыбается:

– Теперь еще фольгу, и победа! Ну то есть – все, что нужно.

Я тоже улыбаюсь и чувствую, как напряглись мышцы на щеках. Я понял, что значит «победа». Она всерьез думает, что я не понял? Я веду ее мимо центральных стендов к полкам с пластиковыми пакетами и одноразовой посудой, пищевой пленкой, пергаментной бумагой и фольгой.

– Мы быстро справились! – говорит Марджори.

Фольгу она выбирает быстрей, чем рис.

– Спасибо, Лу! – говорит она. – Ты мне очень помог!

Я думаю, рассказать ли ей про экспресс-кассу в этом магазине. Или она рассердится? Но она же упомянула, что торопится…

– Экспресс-касса… – произношу я, мысли вдруг путаются, я слышу собственный голос, ровный и тусклый: – В это время дня в экспресс-кассу часто встают люди с большим количеством покупок, чем нужно.

– Как неприятно! – говорит она. – С какого конца быстрей?

Я не сразу понимаю, что она имеет в виду. В очередь можно встать только с одного конца, а быстрота продвижения зависит от медлительности кассира… Марджори ждет ответа, она меня не торопит. Может быть, она спрашивает, какую очередь выбрать, если исключить экспресс-кассу? На этот вопрос я могу ответить: лучше идти к кассе, ближайшей к информационному центру. Это и сообщаю Марджори, она кивает.

– Прости, Лу, мне надо бежать! – говорит она. – Встречаюсь с Пэм в шесть пятнадцать.

Сейчас шесть ноль семь. Если Пэм живет далеко, Марджори не успеет.

– Удачи, – говорю я и смотрю, как она быстро удаляется, ловко обходя других покупателей.

– Вот она, значит, какая! – произносит кто-то за спиной.

Разворачиваюсь. Это Эмми. Как обычно, сердитая.

– Она даже не красивая!

– А я думаю, красивая, – возражаю я.

– Оно и видно! Ты покраснел!

Лицо горит. Возможно, я и правда покраснел, но Эмми необязательно было на это указывать. Невежливо комментировать чужую внешность в общественных местах. Я молчу.